Генри Джеймс - Женский портрет

Как-то утром, возвратившись с прогулки за полчаса до завтрака, Изабелла вышла из кареты и вместо того, чтобы сразу же подняться по величественной лестнице, пересекла дворцовый двор, прошла под сводами еще одной арки и очутилась в саду. В этот час он был несказанно прекрасен. Полдень разлил над ним свое безмолвие, и беседки, полные неподвижной тени, казались глубокими пещерами. Ральф сидел в прозрачном сумраке у подножья статуи Терпсихоры – танцующей нимфы с удлиненными пальцами и раздувающимися одеждами в манере Бернини; [129]во всей позе Ральфа была такая расслабленность, что Изабелле показалось сначала, будто он спит. Ее легкие шаги, заглушённые травой, его не потревожили, но, прежде чем уйти, она на секунду приостановилась и бросила на него взгляд. В то же мгновение Ральф открыл глаза, и Изабелла, не долго думая, опустилась в плетеное кресло – полное подобие того, в котором сидел он. Хотя, досадуя на своего кузена, она упрекала его в равнодушии, все же она не могла не видеть, что его угнетают какие-то мысли. Но она объясняла его рассеянный вид отчасти томительной и все растущей слабостью, отчасти неприятностями, связанными с унаследованным от отца состоянием – их причиной были эксцентричные распоряжения Ральфа, неодобренные его матерью и, как сказала она Изабелле, встретившие теперь противодействие со стороны совладельцев банка. Ральфу следовало бы, по мнению миссис Тачит, отправиться вместо Флоренции в Лондон; он не был там целую вечность и проявлял к делам банка не больше интереса, чем, скажем, к Патагонии.

– Жаль, что я вас разбудила, – сказала Изабелла. – У вас такой усталый вид.

– Так оно и есть. Но я не спал. Я думал о вас.

– И это вас утомило?

– Очень! Как любые бесплодные усилия. Сколько я не бьюсь, все равно ни к чему не могу прийти.

– А к чему бы вы хотели прийти? – спросила она, закрывая зонтик.

– К пределу ясности, когда можно будет, хотя бы для самого себя, облечь в слова то, что я думаю о вашей помолвке.

– Стоит ли вам так много об этом думать? – обронила она полушутя.

– Вы хотите сказать, что меня это не касается?

– Если и касается, то только до известного предела.

– Этот предел я и желал бы установить. Полагаю, я дал вам повод обвинять меня в неучтивости. Я так вас и не поздравил.

– Конечно, я обратила на это внимание. И мне было непонятно, почему вы молчите.

– На это есть много причин. Сейчас я вам все объясню, – сказал Ральф.

Сняв шляпу, он положил ее возле себя на землю и некоторое время молча смотрел на Изабеллу. Потом откинулся назад, под защиту Бернини, и сидел, прислонившись головой к мраморному подножью; плечи у него были опущены, ладони лежали на подлокотниках огромного кресла. Видно было, что ему неуютно, неловко, что он не может собраться с духом. Изабелла молчала; если кто-то в ее присутствии испытывал смущение, она обычно преисполнялась сочувствия, но сейчас ей нисколько не хотелось облегчить Ральфу возможность нелестно высказаться о ее благом решении.

– Я все еще не могу прийти в себя от изумления, – проговорил он наконец. – Вот уж никогда бы не поверил, что вас можно так поймать.

– Не понимаю, почему вы называете это «поймать»?

– Потому что вас посадят в клетку.

– Раз клетка мне по душе, вам не о чем беспокоиться, – ответила она.

– Вот этого-то я и не могу понять, над этим все время и думаю.

– Если над этим думаете вы, можете вообразить, как над этим думала я. Пока не убедилась, что поступаю правильно.

– Значит, вы изменились до неузнаваемости. Год назад превыше всего вы ценили свободу и хотели одного – видеть жизнь.

– Я видела достаточно, – сказала Изабелла. – Должна признаться, что жизненные просторы не кажутся мне столь уж заманчивыми.

– Кто же говорит, что они заманчивы. Но я полагал, что, обратив на них благосклонный взор, вы решили обозреть все поле жизни.

–. Я убедилась, что нельзя задаваться такой недостижимой целью. Надо выбрать какой-то уголок и его возделывать.

– Совершенно с вами согласен. Но уголок надо выбрать, по возможности, тщательнее. Когда я читал этой зимой ваши прелестные письма, мог ли я предположить, что вы в это время выбираете? Вы не обмолвились об этом ни словом, и мое внимание было усыплено.

– Могли ли вы ожидать, что я стану писать вам о подобных вещах? Да и кроме того, я не заглядывала вперед. Все решилось совсем недавно. А что бы вы сделали, если бы внимание ваше не было усыплено?

– Сказал бы вам: «Подожди еще немного». [130]

– Подождать чего?

– Чтобы все прояснилось, – проговорил с какой-то нелепой улыбкой Ральф, засовывая руки в карманы.

– Кто же должен был прояснить мне это? Не вы ли?

– Возможно, мне удалось бы пролить луч-другой.

Изабелла успела уже снять перчатки, теперь она разглаживала их у себя на коленях. Но ласковость жеста была машинальной, выражение ее лица вовсе не отличалось миролюбием.

– Вы ходите вокруг да около, Ральф. Мистер Озмонд вам не нравится, вы это хотите сказать и вместе с тем боитесь.

– «Ударил бы – и все-таки боюсь!». [131]Да, ударил бы, но его, не вас. А боюсь я вас. Если вы выйдете за него замуж, все, что я скажу, будет очень для меня неблагоприятно.

– Если я выйду за него замуж? Неужели вы надеетесь меня отговорить?

– Вам, конечно, это кажется в высшей степени бессмысленным?

– Нет, – ответила Изабелла, помолчав, – мне кажется это в высшей степени трогательным.

– Что, в сущности, одно и то же. Я так смешон, что вы меня жалеете.

Она снова принялась разглаживать свои длинные перчатки.

– Я знаю, как сильно вы ко мне привязаны, и не могу от этого отрешиться.

– Бога ради, не надо. Имейте это всегда в виду. Пусть это убедит вас, как горячо я желаю вам добра.

– И как мало мне доверяете!

Последовала секунда молчания – казалось, даже теплый полдень замер и слушает.

– Вам я доверяю, но не ему, – ответил Ральф.

Изабелла подняла глаза и посмотрела на него настороженно, испытующе.

– Вот вы и сказали наконец. Я рада, что вы так ясно выразили свою мысль. Но вы за это поплатитесь.

– Надеюсь, что нет – если только вы будете справедливы.

– Я очень справедлива, – сказала Изабелла, – и вот лучшее тому доказательство – я на вас не сержусь. Не сержусь, нет, хотя сама не понимаю, как это возможно. Когда вы начали говорить, я сердилась, а потом перестала. Пожалуй, мне и следовало бы, но мистер Озмонд на этот счет другого мнения. Он хочет, чтобы я все знала; этим он мне и нравится. Я знаю, вы не стремитесь ничего выиграть. Я никогда не обнадеживала вас, поэтому вам незачем желать, чтобы я не выходила замуж. И советы ваши хороши, я не раз в этом убеждалась. Нет, я очень спокойна, и я верю в проницательность вашего ума, – продолжала она, гордясь своим спокойствием, а между тем с трудом сдерживая возбуждение. Изабелле страстно хотелось быть справедливой, и Ральфа тронуло это до глубины души, подействовало на него, как ласка от существа, которому он причинил боль. Ему захотелось прервать разговор, успокоить Изабеллу; какое-то мгновение он был чудовищно непоследователен, готов был взять назад все, что уже сказал, но она лишила его этой возможности, она продолжала, ибо, уловив, как ей казалось, в чем суть ее героической роли, желала доиграть ее до конца. – Насколько я понимаю, у вас есть какие-то особые соображения, и мне хотелось бы их услышать. Верю, все, что вы скажете, будет вполне бескорыстно, – я это чувствую. Странно, казалось бы, обсуждать вещи, не подлежащие обсуждению, и, конечно, я заранее предупреждаю вас, что, если вы надеетесь меня отговорить, вам лучше сразу от этого отказаться. Вы не сдвинете меня ни на волос, – слишком поздно. Как вы сами изволили сказать, я поймана. Разумеется, потом вам неприятно будет вспоминать наш разговор, но это будет делом вашей собственной совести. От меня вы не услышите ни слова упрека.