Чарльз Диккенс - Барнеби Радж

Хью утер вспотевший лоб и облегченно улыбнулся. А ловкач секретарь громко расхохотался.

— Подайте чего-нибудь, да живее, не то этот отчаянный убежит, не дождавшись! — сказал Гашфорд, а мистер Деннис поддержал его, усиленно кивая и бормоча ругательства. — Когда его расшевелишь, ему удержу нет!

Хью со всего размаха треснул Барнеби по спине своей здоровенной лапой, заверяя его, что ему нечего бояться. Они пожали друг другу руки — бедный Барнеби был совершенно уверен, что он находится среди благороднейших и бескорыстнейших людей в мире, настоящих героев, — а Гашфорд снова рассмеялся.

— Слыхал я, — промолвил он вкрадчиво, стоя среди них с большой бутылью в руках и наполняя стаканы так же быстро и часто, как их ему протягивали. — Слыхал, но не знаю, правда ли это, будто народ, что шатается сегодня вечером по улицам, не прочь разнести две-три католические церкви и только ждет, чтобы кто-нибудь повел его. Мне даже называли эти церкви — на Дьюк-стрит, в Линкольнс-Инн-Филдс, на Уорвик-стрит, на Голденсквер. Но слухам, вы знаете, не всегда можно верить… Вы ведь не собираетесь туда идти?

— Значит, советуете нам ничего не делать. Так, хозяин? — гаркнул Хью. — Ну, нет, мы с Барнеби не желаем идти ни в тюрьму, ни на виселицу. Надо их так пугнуть, чтобы у них пропала охота связываться с нами. Вожаки, говорите, нужны? Идем, ребята!

— Ох, буйная головушка! — воскликнул секретарь. — Ха-ха! Что за бесстрашный, неистовый, горячий парень! Такой человек…

Фразу кончать не стоило, потому что они уже выбежали из трактира и не могли ее слышать. Гашфорд сразу перестал смеяться, прислушался… Натянув перчатки и заложив руки за спину, он долго еще ходил взад и вперед по опустевшей комнате, потом отправился бродить по шумным улицам.

Улицы были полны народа, так как события этого дня наделали много шуму. Те, кому не хотелось выходить из дому, стояли у дверей или окон, и везде разговор шел о том же. Одни уверяли, что мятеж окончательно подавлен, другие — что он опять вспыхнул. Рассказывали, что лорд Джордж Гордон под усиленным конвоем отправлен в Тауэр, что было покушение на жизнь короля, что снова вызваны войска и откуда-то с окраин города какой-нибудь час назад ясно слышалась пальба. С наступлением темноты все эти слухи стали казаться еще страшнее и таинственнее. Стоило пробегавшему мимо перепуганному обывателю крикнуть, что бунтовщики идут сюда, что они уже близко, как все двери моментально захлопывались и запирались изнутри, окна в нижних этажах закрывались ставнями, начиналась такая паника, как будто в город вступила вражеская армия.

Гашфорд крадучись бродил в толпе, ко всему прислушивался и где опровергал, а где подтверждал услышанный ложный слух, смотря по тому, что ему было на руку. Весь поглощенный этим занятием, он уже в двадцатый раз направился было к Холборну, как вдруг увидел бегущих навстречу женщин и детей. Они все сильно запыхались, на бегу часто оглядывались назад, и в уши секретарю хлынул слитный гул множества голосов, доносившийся издали. По этим признакам и красному зареву, осветившему дома по обе стороны улицы, Гашфорд понял, что и в самом деле приближаются его союзники; юркнув в первую приоткрытую дверь, он попросил приюта на несколько минут и вместе с другими побежал наверх, к окнам, чтобы увидеть надвигавшуюся толпу.

У многих в руках были факелы, и при свете их хорошо видны были лица бежавших впереди вожаков. Легко было угадать, что эти люди только что громили католический храм; об этом свидетельствовали трофеи, награбленная добыча, которую они несли: облачения священников и дорогая церковная утварь. Впереди, как бешеные, неслись Барнеби, Хью и Деннис. Вид их был ужасен — с головы до ног они были в саже, в грязи, в известке и пыли, одежда превратилась в лохмотья, волосы были всклокочены, руки и лица исцарапаны ржавыми гвоздями, покрыты кровоточащими ранами. 3я ними, теснясь и толкаясь, валила густая толпа. Горланили песни, оглашали воздух торжествующими криками, перебранивались и на бегу грозили зрителям… Те, кто нес какие-то деревянные обломки, изливали на них свою ярость, как на живые существа: ломали их на мелкие куски и подбрасывали высоко в воздух. Некоторые в диком опьянении, казалось, и не замечали ран и ушибов, полученных при падении кирпичей, балок, камней. Среди толпы несли кого-то на сорванной ставне, — страшную своей неподвижностью ношу, прикрытую грязной холстиной… Все это — ряды сатанински свирепых лиц, освещенных кое-где дымным огнем факелов, безумные глаза, качавшийся в воздухе лес палок и железных прутьев, ошеломляющий кошмар, открывавший взору так много и вместе так мало, казавшийся таким длительным, что промелькнувший в один миг, множество фантастических видений, которые врезались в память на всю жизнь, и вместе с тем множество подробностей, которые невозможно было охватить за один этот страшный миг, — все пронеслось мимо и скрылось.

А когда промчалась толпа, сеявшая на своем пути ярость и разрушение, на улице раздался вдруг душераздирающий вопль. Несколько человек бросились туда, откуда он донесся, а с ними и Гашфорд, только что вышедший на улицу. За спинами других ему было не видно и не слышно, что там случилось, но кто-то, опередивший его, рассказал, что кричала женщина, вдова, увидевшая в толпе бунтовщиков своего сына.

— Только-то? — сказал секретарь, уходя домой. — Ну, кажется, наши молодцы на этот раз принялись за дело как следует!

Однако неистовства черни, которые Гашфорд называл «настоящим делом» и на которые возлагал большие надежды, в ту ночь дальше не пошли. Снова были вызваны солдаты, снова они арестовали человек пять-шесть, а остальные разбежались после короткой и бескровной схватки. Как ни были они пьяны, как ни разыгрались в них страсти, — они еще не решались перейти все границы, презреть законы и бросить вызов правительству. Их еще сдерживала доля привычного уважения к власти, установленной обществом для защиты своих интересов, и если бы эта власть вовремя отстояла свой авторитет, секретарю лорда Гордона пришлось бы пережить горькое разочарование.

К полуночи улицы были уже тихи и безлюдны, все приняло свой обычный вид, и только в двух частях города, на тех местах, где солнце в час заката освещало еще красивые и богато украшенные здания, сейчас остались одни расшатанные стены да груды обломков и мусора. Даже католики, которых много было среди дворян и купцов в Лондоне и его предместьях, не боялись больше за свою жизнь и имущество и не очень возмущались тем, что разрушены и разграблены их церкви. Они верили в правительство, под защитой которого жили много лет, они с полным основанием рассчитывали на добрые чувства к ним и справедливость большей части населения, людей, с которыми, несмотря на разницу вероисповеданий, всегда сохраняли близкие и дружеские отношения, — и это их поддерживало при всех издевательствах и насилиях, которым они подверглись. Они были убеждены, что все честные протестанты так же невиновны в недавних позорных событиях, как невиновны были они, католики, в пытках на дыбе, сожжении на кострах, казнях на плахе и виселице в царствование жестокой королевы Марии.