Чарльз Диккенс - Дом с привидениями

Признаться, хотя я и отношусь с почтительным и благоговейным ужасом ко всем тайнам, между которыми и нашим бренным существованием пролег барьер величайшего испытания и изменения, коему подвержены все живые создания; и хотя я отнюдь не дерзаю утверждать, что знаю об этих тайнах все; но в моем сознании обычное хлопание дверей, звон колокольчиков, поскрипывание половиц и тому подобные мелочи увязываются с величественной красотой и пронизывающей беспристрастностью тех Божественных Законов, кои мне дозволено понимать, ничуть не лучше, нежели беседы с духами моего недавнего попутчика вяжутся с колесницей восходящего солнца. Более того, мне самому дважды доводилось жить в домах с привидениями — в чужих странах. В одном из них, старинном итальянском палаццо с необычайно дурной репутацией, из-за которой он дважды менял владельцев, я провел восемь приятнейших и спокойнейших месяцев, невзирая на то, что в доме имелось множество загадочных спален, где никто не жил, и большая гостиная, где я, бывало, часами сидел за чтением, а располагалась она рядом с комнатой, в которой я спал, — пользовалась самой дурной славой. Я осторожно намекнул трактирщику на эти обстоятельства. Что же до конкретно этого дома с привидениями, попробовал я вразумить его, то — Боже праведный! — как много различных вещей незаслуженно получили дурную славу и как легко вообще ее получить, и не думает ли он, что ежели мы с ним постоянно будем нашептывать всем и каждому в деревне, что какой-нибудь соседский пьяница-лудильщик со зловещей физиономией продал душу Дьяволу, то весьма скоро его и впрямь будут подозревать в подобной невыгодной сделке! Но, вынужден признать, все эти разумные речи не произвели на трактирщика ровным счетом никакого впечатления и были одним из величайших провалов в моей жизни.

Короче говоря, этот дом столь возбудил мое любопытство, что я почти уже решился поселиться в нем. Засим после завтрака, взяв ключи у Перкинсовского зятя (который изготовлял конскую сбрую и кнуты, держал по совместительству почту и находился под каблуком жены, безжалостнейшей матроны), я отправился к дому в сопровождении трактирщика и Айки.

Внутри, как я и ожидал, царило унылое запустение. Медленно скользящие тени растущих за окном высоких деревьев, навевали глубочайшую тоску. Дом был плохо задуман, плохо построен, плохо отделан и стоял на неудачном месте. Там было сыро и пахло гнилью и крысами — дом стал сумрачной жертвой того трудноописуемого упадка, что охватывает любое творение человеческих рук, ежели оно не приспособлено к удобству своих создателей. Кухня и прочие подсобные помещения были чрезмерно велики и чрезмерно удалены друг от друга. Ведущие вверх и вниз лестницы, бесцельные пустые переходы разделяли жилые участки, представленные комнатами; а старинный заплесневелый колодец, подернутый зеленью, таился, точно злодейский люк, где-то внизу, за черной лестницей, под двумя рядами колоколов и колокольчиков. Один из них был подписан выцветшими белыми буквами по черному фону: «Мастер Б.». Этот-то колокол, сообщили мне мои провожатые, и звонил чаще прочих.

— А кем был этот мастер Б.? — спросил я. — Известно ли, чем он занимался, когда кричала сова?

— Звонил в колокол, — сказал Айки.

С этими словами юный увалень с поразительной ловкостью зашвырнул свою меховую шапку прямо в колокол, отчего тот, разумеется, звякнул. Это был громкий, неблагозвучный колокол, и звонил он соответственно. Прочие колокола были подписаны согласно названиям комнат, к которым вели их шнурки: «Комната с Картинами», «Двойная Комната», «Комната с Часами» и так далее. Следуя за шнурком мастера Б., я выяснил, что сей юный джентльмен ютился в неприметной третьеразрядной треугольной комнатенке под самой крышей, с камином в углу, судя по которому, мастер Б., похоже, был крайне мал ростом, если мог согреться у этого камелька. В углу же располагалась каминная полка, похожая на винтовую лесенку для Мальчика-с-пальчик. Обои на одной стене были почти полностью ободраны и свисали, чуть не заклинивая дверь. Кое-где на них налипли куски штукатурки. Создавалось впечатление, будто мастер Б., в своем духовном, так сказать, состоянии, был особенно пунктуален по части сдирания обоев. Ни трактирщик, ни Айки понятия не имели, с чего это ему вздумалось выставлять себя на посмешище таким дурацким образом.

Никаких ужасных открытий кроме того, разве, что чердак был, пожалуй, излишне великоват, сделать мне не удалось. Дом был и вправду «полностью меблирован» — только меблирован скудно. Часть обстановки — скажем, треть — была стара, как сам дом; остальная принадлежала различным периодам последней половины века.

Справиться о доме, как мне сказали, можно было у торговца зерном на базарной площади в ближайшем городке. Я отправился туда в тот же день и снял дом на шесть месяцев.

Стояла середина октября, когда я въехал в него с моей незамужней сестрой (рискну сказать, что ей тридцать восемь лет и она чрезвычайно хороша собой, разумна и деловита). С собой мы взяли глухого конюха, моего бладхаунда Турка, двух служанок и малолетнюю особу по прозвищу Чудачка. У меня есть веские причины сказать по поводу этой последней, которая попала к нам из Женского Сиротского Приюта святого Лаврентия, что она оказалась роковой ошибкой и тем еще подарочком.

Когда мы вошли во владение особняком, год катился к исходу, падала последняя листва, день выдался пронизывающий и холодный, и царящий в доме сумрак казался особенно удручающим. Завидев кухню, кухарка (женщина добродушная, но не блещущая интеллектом) разразилась слезами и завешала, чтобы, если эта сырость сведет ее в безвременную могилу, ее серебряные часы отдали бы ее сестре (Туппинток-гарденс, Лиггсова Аллея, Клафамский Бугор, дом 2). Стрикер, горничная, с видом великомученицы попыталась изобразить восторг. Одна лишь Чудачка, никогда раньше и в бывавшая в деревне, была радешенька и вознамерилась зарыть в садике под окном судомойни желудь, чтобы из него поскорее вырос могучий дуб.

Еще до наступления темноты мы подверглись всем естественным — в противовес грядущим сверхъестественным — напастям, связанным с нашей прислугой. Обескураживающие сообщения во множестве поднимались (точно дым) из подвалов и спускались с чердаков. На кухне не оказалось скалки, на кухне не оказалось формы для пудинга (что меня вовсе не удивило, поскольку я и не подозревал, что это за штука такая) — в доме не оказалось наинужнейших вещей, а что и было в наличии, то было сломано, должно быть, последние его обитатели жили хуже свиней и куда только хозяева смотрели? Все эти житейские неприятности Чудачка перенесла жизнерадостно и беззаботно. Но не прошло и четырех часов после наступления темноты, как мы вступили в сверхъестественное русло — и Чудачка завопила «Глаза!» и забилась в истерике.