Чарльз Диккенс - Лавка древностей

— Мне не хочется вас торопить, любезнейший. — Карлик повысил голос, опасаясь, что его не расслышат. — Но чем скорее вы устроитесь где-нибудь, тем лучше.

— Правильно, — сказал старик. — Это для всех лучше — и для вас и для нас.

— Дело в том, — продолжал Квилп после небольшой паузы, — что, когда отсюда все вывезут, какое же вам здесь будет житье, в пустом доме?

— Да, это верно, — согласился старик. — А Нелл! Ей-то, бедняжке, каково бы пришлось!

— Вот именно! — во весь голос рявкнул карлик и закивал головой. — Совершенно справедливое замечание. Так вы об этом подумаете, любезнейший?

— Да, непременно, — ответил старик. — Мы здесь не останемся.

— Я сам так предполагал, — сказал карлик. — Имущество ваше продано. Выручил я за него гораздо меньше, чем рассчитывал, но все же достаточно, вполне достаточно. Сегодня у нас вторник. Так когда же будем вывозить? Торопиться некуда… может, сегодня днем?

— Лучше в пятницу утром.

— Прекрасно, — сказал карлик. — Так и порешим, но только с одним условием, любезнейший, — больше не откладывать ни под каким видом.

— Хорошо. В пятницу. Я запомню.

Мистера Квилпа озадачил этот странный, как будто совершенно безучастный тон, но поскольку старик, кивнув, повторил еще раз: «Я запомню. В пятницу утром», у него не было никаких оснований задерживаться здесь, и он простился, не скупясь на сердечные излияния и комплименты по поводу прекрасного вида своего любезнейшего друга, после чего отправился вниз — сообщить мистеру Брассу о только что состоявшихся переговорах.

И этот день и весь следующий старик провел как во сне. Он бродил по дому, заглядывал то в одну, то в другую комнату, словно прощаясь с ними, но ни единым словом не касался ни своего утреннего разговора с карликом, ни того, что теперь им надо подыскивать себе какое-то новое пристанище. Смутная мысль все же маячила где-то в глубине его сознания: внучка несчастна, о ней надо позаботиться. И он нет-нет да прижимал ее к груди и утешал, говоря, что они всегда будут неразлучны. Но отдать себе ясный отчет в том, каково их положение, он, видимо, не мог и проявлял все ту же безучастность и апатию, которые оставил в нем недуг, поразивший не только его тело, но и разум.

Мы говорим про таких людей, что они впали в детство, но это все равно, что сравнивать смерть со сном. Какое неуместное уподобление! Кто видел в тусклых глазах слабоумных стариков светлый, жизнерадостный блеск, веселье, не знающее удержу, искренность, не боящуюся холодной острастки, неувядающую надежду, мимолетную улыбку счастья? Кто находил в застывших безобразных чертах смерти безмятежную красоту сна, который вознаграждает нас за прожитый день и сулит мечты и любовь дню грядущему? Сличите смерть со сном — и кто из вас сочтет их близнецами? Посмотрите на ребенка и слабоумного старика и постыдитесь порочить самую светлую пору нашей жизни сравнением с тем, в чем нет ни малейшей прелести, ни малейшей гармонии.

Наступил четверг; с утра старик был все такой же вялый, но вечером, когда они с Нелли молча сидели у себя, в нем произошла какая-то перемена.

В маленьком дворике, куда выходило их окошко, росло дерево — довольно зеленое и ветвистое для такого унылого места, — и листья его, трепеща на ветру, отбрасывали зыбкую тень на белые стены комнаты. Старик смотрел на ее кружевной узор до самого захода солнца. Наступил вечер, на небо медленно выплыла луна, а он все сидел и сидел у окошка.

Ему, протомившемуся столько дней в постели, приятно было видеть и эти зеленые листья и этот спокойный свет — правда, льющийся из-за крыш и дымовых труб. Они наводили на мысли о тихом местечке где-нибудь далеко-далеко отсюда, на мысли об отдыхе и покое.

Девочка чувствовала, что в душе старика что-то происходит, и боялась нарушить молчание. Но вот слезы полились у него из глаз — слезы, при виде которых ей сразу полегчало, — и он взмолился: — Прости меня!

— Простить? Зa что? — воскликнула Нелл, не давая ему упасть перед собой на колени. — Дедушка, за что я должна тебя простить?

— 3а все что было, за все, что ты выстрадала, Нелл! За все, что я сделал, когда мною владел этот дурной сон!

— Не надо! — сказала она. — Прошу тебя, не надо! Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом.

— Да, лучше о другом… О том, о чем мы говорили давным-давно… несколько месяцев назад… месяцев, или недель, или дней?.. Когда это было, Нелл?

— Я не понимаю тебя, дедушка.

— Сегодня мне все вспомнилось, и я сидел тут с тобой и думал. Да благословит тебя за это господь, Нелл!

— Дедушка, милый, за что?

— За твои слова в тот день, когда на нас обрушилась нищета, Нелл. Только давай говорить тихо! Тес! Если Эти люди там, внизу, услышат нас, они скажут, что я лишился разума, и тебя отнимут у меня, Нелл! Мы больше не останемся здесь, ни одного дня. Мы уйдем далеко-далеко!

— Да, уйдем отсюда! — твердо сказала девочка. — Оставим этот дом и никогда больше не вернемся сюда, никогда больше не вспомним о нем. Лучше исходить босиком весь мир, чем жить здесь!

— Да, да! — воскликнул старик. — Мы будем странствовать по полям и лесам, по берегам рек — там, где незримо обитает господь, и положимся во всем на его волю! Лучше ночевать под открытым небом, — вон оно посмотри, какое чистое! — чем задыхаться в душных комнатах, в плену забот и тяжелых сновидений. Мы с тобой еще узнаем радость и счастье, Нелл, и забудем прошлое, словно его и не было.

— Мы еще узнаем счастье! — повторила девочка. — Но только не здесь!

— Да, только не здесь… только не здесь, это верно! — согласился старик. — Давай уйдем завтра утром, пораньше, так чтобы никто нас не увидел, никто не услышал… уйдем и никому не скажем куда, не оставим никаких следов. Бедняжка моя, Нелл! Какая ты бледная! Сколько слез пролили твои глаза, сколько ты провела бессонных ночей — и все из-за меня! Да, да! Из-за меня! Но подожди! Мы уйдем отсюда, и ты снова оживешь, снова повеселеешь. Завтра утром, родная, чуть свет, мы покинем эти печальные места и будем свободны и счастливы, как птицы.

И старик сомкнул руки над ее головой и проговорил срывающимся голосом, что отныне они всегда будут вместе и не разлучатся до тех пор, пока смерть не у несет одного из них.

Сердце девочки загорелось надеждой и верой. Мысли о холоде, голоде, жажде и страданиях не тревожили ее.

Она видела впереди только тихие радости, конец тягостному одиночеству, избавление от бессердечных людей, омрачавших своим присутствием и без того тяжелую для нее пору, надеялась на то, что к старику снова вернется здоровье и душевный покой и жизнь их снова будет полна безмятежного счастья. Солнце, ручейки, луга, летние дни — вот что рисовалось ее воображению, и ни одного темного пятна не было на этой радужной картине!