Чарльз Диккенс - Жизнь и приключения Николаса Никльби

— Не раздуете, — возразил Ньюмен. — Право же, не раздуете.

— В таком случае, — сказал Николас, шагая вперед, — я последую первому своему побуждению и пойду прямо к Ральфу Никльби.

— К тому времени, когда вы туда доберетесь, он будет в постели, — сказал Ньюмен.

— Я его оттуда вытащу! — крикнул Николас.

— Ну-ну! — сказал Ногс. — Опомнитесь.

— Вы лучший из друзей, Ньюмен, — помолчав, начал Николас и с этими словами взял его за руку. — Много испытаний выпало на мою долю, и я не терял голову, но с этим испытанием связано несчастье другого человека — такое несчастье, что я прихожу в отчаяние и не знаю, как быть!

Действительно, положение казалось безнадежным. Немыслимо было извлечь какую-нибудь пользу из тех сведений, какие почерпнул Ньюмен Ногс, когда прятался в шкафу. Самый факт соглашения между Ральфом Никльби и Грайдом не мог служить законным препятствием к браку и не заставил бы возражать против него Брэя, который если и не знал точно о существовании какого-то договора, то несомненно подозревал об этом. Упоминание о мошенничестве, жертвой которого должна была стать Маделайн, было сделано Артуром Грайдом в достаточной мере туманно, а в передаче Ньюмена Ногса, окутанного вдобавок парами из «карманного пистолета», оно стало совсем невразумительным.

— Я не вижу ни проблеска надежды, — сказал Николас.

— Тем больше оснований сохранять хладнокровие, рассудок, сообразительность, — сказал Ньюмен, делая паузу после каждого слова, чтобы с тревогой заглянуть в лицо друга. — Где братья?

— Уехали по неотложным делам и вернутся не раньше чем через неделю.

— Нельзя ли дать им знать? Сделать так, чтобы один из них был здесь завтра к вечеру?

— Невозможно! — сказал Николас. — Нас разделяет море. При самом попутном ветре, какой только может быть, потребовалось бы три дня и три ночи, чтобы съездить туда и вернуться.

— А их племянник? — спросил Ньюмен. — Их старый клерк?

— Могут ли они сделать больше, чем я? — возразил Николас. — Что касается их обоих, мне предписано хранить полное молчание об этом предмете. Какое право имею я обмануть доверие, мне оказанное, если ничто, кроме чуда, не может предотвратить этой жертвы?

— Подумайте, — понукал Ньюмен. — Нет ли какого-нибудь средства?

— Нет, — в глубоком унынии сказал Николас. — Никакого. Отец настаивает, дочь соглашается. Эти дьяволы держат ее в своих сетях; на их стороне закон, сила, власть, деньги, положение. Могу ли я надеяться спасти ее?

— Надейтесь до конца! — воскликнул Ньюмен, похлопав его по спине. — Всегда надейтесь, мой мальчик! Никогда не переставайте надеяться! Вы меня слышите, Ник? Испробуйте все. Это кое-что значит — увериться в том, что вы сделали все возможное. Но главное — не переставайте надеяться, иначе нет никакого смысла делать что бы то ни было. Надейтесь, надейтесь до конца!

Николас нуждался в ободрении. Внезапность, с какой открылись ему планы обоих ростовщиков, короткий срок, оставшийся ему, чтобы им помешать, вероятность, почти граничившая с уверенностью, что через несколько часов Маделайн станет для него навеки недосягаемой, будет обречена на невыразимые страдания и, быть может, на безвременную смерть, — все это совершенно оглушило и ошеломило его. Все надежды, связанные с нею, какие он позволял себе лелеять или питал бессознательно, казалось, лежали у его ног, увядшие и мертвые. Все обаятельные ее черты, какие хранила его память или воображение, представлялись ему, и это только усиливало его тревогу, и отчаяние его становилось еще более горьким. Глубокое сострадание, вызванное ее беспомощностью, и восхищение ее героизмом и стойкостью разжигали негодование, сотрясавшее его тело и переполнявшее сердце, готовое разорваться.

Но если сердце Николаса было для него бременем, то сердце Ньюмена пришло ему на помощь. Столько настойчивости было в его уговорах и столько искренности и горячности в его манерах, как всегда странных и нелепых, что Николас обрел новые силы; некоторое время он шел молча и, наконец, сказал:

— Вы дали мне хороший урок, Ньюмен, и я им воспользуюсь. Один шаг я во всяком случае могу сделать, нет, должен сделать. И этим я займусь завтра.

— Какой шаг? — пытливо спросил Ногс. — Пригрозить Ральфу? Увидеть отца?

— Увидеть дочь, Ньюмен, — ответил Николас. — Сделать то, больше чего не мог бы сделать брат, если бы он у нее был, если бы небо его послало. Привести ей доводы против этого отвратительного союза, нарисовать ей те ужасы, навстречу которым она стремится, — быть может, опрометчиво и не подумав как следует. Умолять ее, чтобы она хотя бы повременила! Ведь у нее не было и нет никого, кто бы заботился о ее благе. Может быть, я еще могу повлиять на нее, хотя близится последний час и она на краю гибели!

— Мужественные слова! — отозвался Ньюмен. — Прекрасно сказано, прекрасно сказано! Очень хорошо.

— И я заявляю, — воскликнул восторженно Николас, — что, если я делаю это усилие, мною руководят не эгоистические соображения, но только жалость к ней и омерзение и отвращение к этому замыслу! Я сделал бы то же самое, если бы рядом стояли двадцать соперников и среди них я был бы последним и пользовался наименьшей благосклонностью!

— Верю, что вы бы это сделали, — сказал Ньюмен. — Но куда вы сейчас спешите?

— Домой, — ответил Николас. — Вы пойдете со мной, или мы попрощаемся?

— Я вас провожу немного, если вы будете идти, а не бежать, — сказал Ногс.

— Сегодня я не могу идти медленно, Ньюмен, — возразил Николас. — Я должен двигаться быстро, иначе я задохнусь. Завтра я вам расскажу все, что я говорил и делал.

Не дожидаясь ответа, он пошел быстрым шагом и, нырнув в толпу, запрудившую улицу, тотчас скрылся из виду.

— Этот юноша иногда собой не владеет, — сказал Ньюмен, глядя ему вслед, — но таким я еще больше люблю его. На это у него есть основания, ведь сам черт вмешался в дело. Надежда! И я еще говорил о надежде, когда Ральф Никльби и Грайд столковались! Надежда для их противника! Хо-хо!

Очень меланхолический был смех, которым Ньюмен Ногс закончил свой монолог; и, очень меланхолически покачивая головой и с очень унылой физиономией, он повернулся и побрел своей дорогой.

При обычных обстоятельствах эта дорога привела бы его к какой-нибудь маленькой таверне или кабачку; таков был его обычный путь. Но Ньюмен был слишком взволнован и обеспокоен, чтобы прибегнуть даже к этому средству, и после долгих печальных и гнетущих размышлений пошел прямо домой.

Случилось так, что в этот день мисс Морлина Кенуигс получила приглашение сесть завтра на пароход у Вестминстерского моста и отправиться на Ил-Пай-Айленд у Туикенхема — угощаться холодными закусками, пивом, наливками, креветками и танцевать на вольном воздухе под музыку бродячих музыкантов, доставленных туда для этой цели; пароход был специально нанят для удобства многочисленных учеников учителем танцев с обширными связями, а ученики оценили старания учителя танцев, купив — и заставив своих друзей сделать то же самое — множество голубых билетов, дающих право участвовать в экскурсии. Из этих голубых билетов один был преподнесен тщеславной соседкой мисс Морлине Кенуигс с предложением присоединиться к ее дочерям. И миссис Кенуигс, правильно рассудив, что честь семьи зависит от того, чтобы за такое короткое время придать мисс Морлине наиболее ослепительный вид и доказать учителю танцев, что существуют и другие учителя танцев, кроме него, а всем присутствующим отцам и матерям — что не только их дети, но и дети других родителей могут быть обучены элегантным манерам, — миссис Кенуигс дважды падала в обморок, подавленная грандиозностью своих приготовлений. Но, подкрепленная решимостью оправдать семейную репутацию или погибнуть, она все еще трудилась не покладая рук, когда Ньюмен Ногс вернулся домой.