Чарльз Диккенс - Жизнь и приключения Николаса Никльби

Фигура пошевельнулась, встала, приблизилась и упала на колени у его ног. Это и в самом деле был Смайк.

— Почему вы опускаетесь передо мной на колени? — воскликнул Николас, поспешно поднимая его.

— Я хочу идти с вами… куда угодно… всюду… на край света… до могилы, — ответил Смайк, цепляясь за его руку. — О, позвольте мне, позвольте мне! Вы мой родной дом, мой добрый друг… Прошу вас, возьмите меня с собой!

— Друг, который мало что может для вас сделать, — ласково сказал Николас.Как вы сюда попали?

Оказывается, он шел за ним следом, всю дорогу не терял его из виду, сторожил, пока Николас спал и когда останавливался закусить, и не решался попадаться ему на глаза из боязни, как бы его не отослали назад. Он и сейчас не хотел показываться, но Николас проснулся внезапно, когда он этого не ожидал, и он не успел спрятаться.

— Бедняга! — сказал Николас. — Ваша печальная судьба оставила вам только одного друга, да и тот почти так же беден и беспомощен, как вы.

— Можно мне… можно мне идти с вами? — робко спросил Смайк. — Я буду вашим верным работящим слугой, обещаю вам. Никакой одежды мне не нужно,добавило жалкое создание, завертываясь в свои лохмотья. — Эта еще годится. Я хочу только быть около вас…

— И будете! — воскликнул Николас. — И мир будет для вас тем же, чем и для меня, пока один из нас или мы оба не покинем его для мира иного. Идем!

С этими словами он взвалил на плечи ношу и, взяв в одну руку палку, другую протянул своему возбужденному от радости спутнику, и они вместе вышли из старого амбара.

к сожалению, повествует только о маленьких людях а, натурально, является малоинтересной и незначительной

В той части Лондона, где расположен Гольдн-сквер, находится заброшенная, поблекшая, полуразрушенная улица с двумя неровными рядами высоких тощих домов. которые уже много лет как будто таращат друг на друга глаза. Кажется, даже трубы стали унылыми и меланхолическими, потому что за неимением лучшего занятия им остается только смотреть на трубы через дорогу. Верхушки у них потрескавшиеся, разбитые и почерневшие от дыма, а кое-где ряд труб, более высоких, чем остальные, тяжело склоняясь набок и нависая над крышей, словно замышляет отомстить за полувековое пренебрежение и обрушиться на обитателей чердаков.

Куры, отыскивающие себе корм у желобов, передвигаясь с места на место подпрыгивающей походкой, которая свойственна только городским курам и привела бы в недоумение деревенских, вполне под стать ветхим жилищам своих владельцев. Грязные, со скудным оперением, вялые птицы, посланные, как и множество детей по соседству, добывать пропитание на улицах, они прыгают с камня на камень в отчаянных поисках чего-нибудь съестного, затерявшегося в грязи, и едва в силах подать голос. Единственной птицей, обладающей чем-то напоминающим голос, является старый бантамский петух булочника, да и тот охрип от плохой жизни у последнего из своих хозяев.

Судя по величине домов, их когда-то занимали люди более состоятельные, чем нынешние жильцы, а теперь в них сдают понедельно этажи или комнаты, и на каждой двери чуть ли не столько же табличек и ручек от звонков, сколько комнат внутри. По той же причине окна довольно разнообразны, так как украшены всевозможнейшими шторами и занавесками; а каждая дверь загорожена, и в нее едва можно войти из-за пестрой коллекции детей и портерных кружек всех размеров, начиная с грудного младенца и полупинтовой кружки и кончая рослой девицей и бидоном вместительностью в полгаллона [35].

В окне гостиной одного из этих домов, который был, пожалуй, чуть-чуть погрязнее своих соседей, выставлял напоказ большее количество ручек от звонков, большее количество детей и портерных кружек и первым ловил во всей их свежести клубы густого черного дыма, извергавшегося днем и ночью из большой пивоварни, находившейся поблизости, — висело объявление, что в стенах этого дома сдается внаем еще одна комната. Но в каком этаже могла быть свободная комната, этот вопрос было бы не под силу разрешить мальчику, умеющему решать задачи, если принять во внимание, что по всему фасаду виднелись знаки пребывания многочисленных жильцов, начиная с катка для белья в окне кухни и кончая цветочными горшками на парапете.

Общая лестница в доме была не покрыта ковром и неприглядна; любознательный посетитель, которому предстояло взобраться наверх, мог заметить, что здесь немало признаков, указывающих на прогрессирующую бедность жильцов, хотя комнаты и были заперты. Так, например, жильцы второго этажа, имея избыток мебели, держали снаружи, на площадке лестницы, старый стол красного дерева — настоящего красного дерева, — который вносили лишь в случае необходимости. На третьем этаже лишняя мебель состояла из двух старых сосновых стульев, из коих один, предназначенный для задней комнаты, был без ножки и без сиденья. Верхнему этажу нечем было похвалиться, кроме источенного червем умывальника, а на чердачной площадке красовались такие ценные предметы, как два искалеченных кувшина и несколько разбитых банок из-под ваксы.

Вот на этой-то площадке и остановился пожилой оборванный человек с четырехугольным лицом и резкими чертами, чтобы отпереть дверь передней мансарды, куда, с трудом повернув ржавый ключ в еще более ржавом замке, он вошел с видом законного владельца.

Этот субъект носил парик из коротких жестких рыжих волос, который он снял вместе со шляпой и повесил на гвоздь. Надев вместо него грязный ночной колпак из бумажной материи и пошарив в темноте, пока не нашел огарка, он постучал в перегородку, разделявшую две мансарды, и громким голосом осведомился, горит ли у мистера Ногса свет.

Звуки, донесшиеся до него, были приглушены дранками и штукатуркой, и вдобавок казалось, будто говоривший издавал их из глубины кружки или какого-нибудь другого сосуда для питья, но они были произнесены голосом Ньюмена и выражали утвердительный ответ.

— Скверная погода сегодня, мистер Ногс, — сказал человек в ночном колпаке, входя, чтобы зажечь свою свечу.

— Дождь идет? — осведомился Ньюмен.

— Идет ли дождь? — брюзгливо переспросил тот. — Я промок насквозь.

— Не много нужно, чтобы промочить нас с вами насквозь, мистер Кроуль,сказал Ньюмен, кладя руку на отворот своего изношенного сюртука.

— И потому это еще досаднее, — тем же брюзгливым тоном заметил мистер Кроуль.

Его грубая физиономия выражала все характеристические черты эгоизма; что-то бурча себе под нос, он стал разгребать жалкий огонь, едва не выгребая его из очага, и, осушив стакан, который подвинул к нему Ногс, спросил, где у него уголь.

Ньюмен Ногс указал в глубину кухонного шкафа, а мистер Кроуль, схватив совок, подобрал половину запасов, каковую Ногс преспокойно сбросил обратно, не промолвив при этом ни слова.