Инна Пастушка - И всё-таки я танцую

– Смотри, весь потолок закопчен, – сердилась мать. – Бросай это дело, ремонт один чего стоить будет! Посмотри на стены возле плиты…

– Мам, зато живая копейка, – спорила Эмма.

– Да жалко мне тебя, вон совсем без сна. Да и без выходных.

Ну, как бы там ни было, но каждое утро будильник звонил в одно и то же время, стрелки показывали четыре часа, и Эмма шла на кухню. Там она надевала старый спортивный костюм, который, несмотря на фартук, все больше промасливался, вызывая у Эммы стойкое неприятие к ее пирожковой деятельности. «Лишь бы мать не увидела», – думала Эмма, скрывая от матери слезы, которые капали прям на стол. «Такое чувство, что я родилась в этой робе», – про себя причитала она, брезгливо окидывая взглядом свой спортивный костюм.

А потом она начала писать стихи. Без смысла, без особого содержания, главное, рифма. Это ее отвлекало от рутинной лепки пирожков, Вот только с третьей строкой всегда была незадача, она совсем не хотела рифмоваться. Это сердило Эмму, и она перешла на прозу. Сначала она просто записывала свои мысли, потом стала составлять маленькие истории, – особенно хорошо ей давались детские. Она писала на заготовленных листках бумаги, а в свободное время переписывала в общую тетрадь, которую прятала в верхнем ящике своего стола.

По образованию Эмма была преподавателем английского языка, но так сложилось, что после университета девушка не могла найти подходящей работы; все места в школах были или уже заняты, или забронированы учителями для своих подрастающих чад. В педагогике, как и в медицине почему-то принято идти по стопам родителей, вот преподаватели и держали места для своих детишек, готовя себе замену. А Эмма, побегав по школам, и получив множество обещаний, так и осталась со своим английским не у дел. Наверное, это смешно сказать, но, кроме английского, вторым профильным предметом был немецкий. Смешно…? А как же иначе, если образованная, подающая надежды выпускница ВУЗа никому не была нужна в стране, которую захватили коммерсанты с большой дороги, а без блата и знакомств было не пробиться.

И вот, как бы это грустно не звучало, Эмма нашла применение своим иностранным языкам во время лепки пирожков. И в общей тетради, куда она записывала свои придуманные истории, появились английские и немецкие литеры. Незаметно для себя, девушка увлеклась, и в ее прозе все чаще стали появляться иностранные имена, города, дальние страны… Она представляла себя путешествующей по красивейшим местам мира, и однажды мечты привели ее в Панаму. Эмму покорила простота незамысловатых построек, душевность, открытость местных жителей. И там в одном из ресторанов она замечает его – высокого, статного джентльмена в широкополой шляпе. Он садится за соседний столик, заказывает себе лучший сорт пива «Панама» и, ожидая официанта, оглядывает зал. «Иностранец», – резюмирует Эмма, украдкой поглядывая на него, – скорей всего, англичанин. Их взгляды встречаются, девушка робеет и… взволнованная Эмма закрывает тетрадь, оставив недописанной свою повесть. Так, незаметно для себя, Эмма перешла с детской прозы на мечты, которые прятала в верхнем ящике письменного стола.

Однажды, когда Эмма, на ночь глядя, замесила тесто, она, как обычно, отправилась в постель, предварительно заведя будильник на четыре часа. Засыпая, она вдруг явственно увидела картину, где в керамической чашечке пеной вздымаются дрожжи, которые она забыла добавить в тесто. Чего только не приведется?! – пробудилась ото сна Эмма, но на всякий случай поднялась проверить. Ее видение подтвердилось, – на столе, действительно, стояла чашечка, а в ней через край выливались дрожжи. То ли от отчаяния, то ли от усталости, Эмма заплакала – навзрыд, на всю кухню. Она с каким-то остервенением схватила чашку, вылила дрожжи в раковину, запихнула тесто в полиэтиленовый пакет и выкинула его в кухонное ведро.

– Я давно тебе говорила, бросай эти пирожки, – услышала она голос матери.

В то утро Эмма спала, как младенец. Казалось, она отоспалась за все бессонные ночи. А когда проснулась, обнаружила, что мать переклеила обои возле кухонной плиты и категорично заявила:

– Только попробуй закоптить! Чтобы я здесь больше пирожков не видела.

Эмма была поздним ребенком, отец умер несколько лет назад, а мать – бухгалтер по профессии, вышла на заслуженную пенсию. Родители Эммы разошлись, когда девочка училась в старших классах школы. После развода, дом был разменян, и мать с дочерью перебрались в двухкомнатную квартиру почти в самом центре города, а отец переехал во флигель, который ему любезно предоставила последняя жена его давно почившего папаши. Деньги, оставшиеся после обмена, были отданы бывшему главе семейства, которые тот благополучно пропил.

Мать Эммы любила своего мужа, но постоянные пьянки постепенно разрушили семью. Как-то мать рассказала Эмме:

– Моя мама – твоя бабушка Татьяна, всегда говорила мне: «смотри, не выбери себе алкаша или голубятника». И тот, и другой радости в дом не принесет. С алкашами понятно, но чем маме не угодили голубятники, так я и не узнала. Но она оказалась права, счастья было мало. Василий оказался и алкашом, и в придачу голубятником. После свадьбы принес за пазухой голубя, а вскорости и остальных притащил. Оказывается, все это время он их у друга прятал.

Эмма помнила отцовскую голубятню, сама не раз там бывала. Отец с гордостью показывал ей голубей, называл масти, расхваливая их на все лады. Из всех Эмма запомнила только лохмоногих, – так называл их отец, – и тех, у которых были кольца на лапках. Они вместе забрасывали голубей вверх, и наблюдали, как те взмывали в небо, совершая посадку на специальной сделанной отцом вышке. Иногда голуби залетали в чужие голубятни, и отец шел выменивать их или выкупать, – все зависело от ценности и породы голубя.

Эмма любила отца и старалась помнить только хорошее. Но последние годы, когда семья еще была вместе, отец, практически, не просыхал. Он куда-то уходил с утра и возвращался ближе к полудню, еле державшимся на ногах. Эмма укладывала его на диван, где он спал практически всегда с открытым ртом, зычно храпя. Случалось так, что отец чихал во сне – громко и долго. Мать говорила, что это аллергия на алкоголь, и Эмма, переживая за отца, придерживала его голову, чтобы тот не захлебнулся слюной. Но, как бы там ни было, свое детство и юность Эмма вспоминала с благодарностью к обоим родителям.

Настало время, когда почти все ее подруги обзавелись парнями, только Эмма оставалась одна. Не то, чтобы на нее не обращали внимания, просто она ни в одном из них не видела своего героя. Обычно подруги брали ее с собой довеском, чтобы не скучала дома. И когда с приходом темноты, разбившиеся на пары, влюбленные уединялись на лавочках, она чувствовала себя неприкаянной и испытывала не столько одиночество, сколько неловкость.