Иван Гончаров - Фрегат Паллада.

На другой день за завтраком сошлось нас опять всего пятеро или шестеро: полковник с женой, англичанин-крикун да мы. Завтракали по-домашнему.

Полковница разливала чай и кофе. Она говорила по-французски, и между нами завязался живой разговор. Сначала только и было толку, что о вчерашнем фейерверке. Я, еще проходя мимо буфета, слышал, как крикун спросил у м-с Вельч, что за смрад распространился вчера по отелю; потом он спросил полковницу, слышала ли она этот запах. "Yes, о yes, yes!" – наладила она раз десять сряду. "Отвратительно, невыносимо", – продолжал крикун. "Yes, y-e-s", – жалобно, с придыханием повторила полковница. "Раз, два, три, четыре!" – считал отец Аввакум, сколько раз она скажет "yes". "А знаете ли, что значит этот "yes"?" – спросил я его. "Это значит подтверждение, наше "да", – отвечал он. "Так, но знаете ли, что оно подтверждает? что вчера отвратительно пахло серой…" – "Что вы: ахти!" – встрепенувшись, заговорил он и, чтоб скрыть смущение, взял всю яичницу к себе в тарелку. "А вы слышали этот запах?" – приставал крикун, обращаясь к полковнику и поглядывая на нас.

"Неправда ли, что похоже было, как будто в доме пожар?" – спросил он опять полковницу. "Yes, yes", – отвечала она. "Пять, шесть!" – считал печально отец Аввакум.

Вскоре она заговорила со мной о фрегате, о нашем путешествии. Узнав, что мы были в Портсмуте, она живо спросила меня, не знаю ли я там в Southsea церкви Св. Евстафия. "Как же, знаю, – отвечал я, хотя и не знал, про которую церковь она говорит: их там не одна. – Прекрасная церковь", – прибавил я.

"Yes… oui, oui", – потом прибавила она. "Семь, – считал отец Аввакум, довольный, что разговор переменился, – я уж кстати и "oui" сочту", – шептал он мне.

Тучи в этот день были еще гуще и непроницаемее. Отцу Аввакуму надо было ехать назад. С сокрушенным сердцем сел он в карету Вандика и выехал, не видав Столовой горы. "Это меня за что-нибудь Бог наказал!" – сказал он, уезжая. Едва прошел час-полтора, я был в ботаническом саду, как вдруг вижу:

Столовая гора понемногу раздевается от облаков. Сначала показался угол, потом вся вершина, наконец и основание. По зелени ее заблистало солнце, в пять минут всё высохло, кругом меня по кустам щебетали колибри, и весь Капштат, с окрестностями, облился ярким золотым блеском. Мне вчуже стало обидно за отца Аввакума.

Мы одни оставались с натуралистом; но пришла и наша очередь ехать. Нам дано знать, что работы на фрегате кончены, провизия доставлена и через два дня он снимется с якоря. Мы послали за Вандиком. Он приехал верхом на беленькой стелленбошской лошадке, в своей траурной шляпе, с улыбкой вошел в комнату и, опираясь на бич, по-прежнему остановился у дверей. "Отвези в последний раз в Саймонстоун, – сказал я не без грусти, – завтра утром приезжай за нами". – "Yes, sir, – отвечал он, – а знаете ли, – прибавил потом, – что пришло еще русское судно?" – "Какое? когда?" – "Вчера вечером", – отвечал он. Оказалось, что это был наш транспорт "Двина", который мы видели в Англии.

Жаль было нам уезжать из Капской колонии: в ней было привольно, мы пригрелись к этому месту. Другие говорят, что если они плавают долго в море, им хочется берега; а поживут на берегу, хочется в море. Мне совсем не так: если мне где-нибудь хорошо, я начинаю пускать корни. Удобна ли квартира, покойно ли кресло, есть хороший вид, прохлада – мне не хочется дальше. Меня влечет уютный домик с садом, с балконом, останавливает добрый человек, хорошенькое личико. Сколько страстишек успеет забраться в сердце! сколько тонких, сначала неосязаемых нитей протянется оттуда в разные стороны! Поживи еще – и эти нити окрепнут, обратятся в так называемые "узы". Жаль будет покинуть знакомый дом, улицу, любимую прогулку, доброго человека. Так и мне уж становилось жаль бросить мой 8-й нумер, Готтентотскую площадь, ботанический сад, вид Столовой горы, наших хозяев и, между прочим, еврея-доктора.

Долго мне будут сниться широкие сени, с прекрасной "картинкой", крыльцо с виноградными лозами, длинный стол с собеседниками со всех концов мира, с гримасами Ричарда; долго будет чудиться и "yes", и беготня Алисы по лестницам, и крикун-англичанин, и мое окно, у которого я любил работать, глядя на серые уступы и зеленые скаты Столовой горы и Чертова пика. Особенно еще как вспомнишь, что впереди море, море и море!

"Good bye!" – прощались мы печально на крыльце с старухой Вельч, с Каролиной. Ричард, Алиса, корявый слуга и малаец-повар – все вышли проводить и взять обычную дань с путешественников – по нескольку шиллингов. Дорогой встретили доктора, верхом, с женой, и на вопрос его, совсем ли мы уезжаем:

"Нет", – обманул я его, чтоб не выговаривать еще раз "good bye", которое звучит не веселей нашего "прощай".

Скоро мы выехали из города и катились по знакомой аллее, из дубов и елей, между дач. Но что это меня всё беспокоит? Нельзя прижаться спиной: что-то лежит сзади; под ногами тоже что-то лишнее. "Вы не прижимайтесь очень спиной, – говорил мне натуралист, – там у меня птицу раздавите". Я подвинулся на свою сторону и только собрался опереться боком к экипажу. "Ах, поосторожнее, пожалуйста! – живо предупредил он меня, – там змея в банке, разобьете!" Я стал протягивать ноги. "Постойте, постойте! – торопливо заговорил он, – тут ящик с букашками под стеклом. Да у вас руки пусты: что бы вам подержать его в руках!" Этого только недоставало! Беда ездить с натуралистами! У самого у него в руках была какая-то коробочка, кругом всё узелки, пачки, в углу торчали ветки и листья. Когда ехали по колонии, так еще он вез сомнительную змею: не знали, околела она или нет.

Доехав до местечка Винберг, мы свернули в него и отправились посетить одного из кафрских предводителей, Сейоло, который содержался там под крепким караулом.

Славное это местечко Винберг! Это большой парк с веселыми, небольшими дачами. Вы едете по аллеям, между дубами, каштанами, тополями. Домики едва выглядывают из гущи садов и цветников. Это всё летние жилища горожан, большею частью англичан-негоциантов. Дорога превосходная, воздух отрадный; сквозь деревья мелькают вдали пейзажи гор, фермы. Особенно хороша Констанская гора, вся покрытая виноградниками, с фермами, дачами у подошвы.

Мы быстро катились по дороге.

Вдруг я вспомнил, что к Сейоло надо привезти какой-нибудь подарок, особенно табаку, а у меня ничего нет. "Где бы купить, Вандик?" – спросил я.

Вандик молча завернул в узенькую аллею и остановился у ворот какой-то хижины. "Что это?" – "Лавочка". – "Где же?" – "Да вот". Ну, эта лавочка может служить выражением первобытной идеи о торговле и о магазине, как эта идея только зародилась в голове того, кому смутно представлялась потребность продавать и покупать. Под навесом из травы reet сколочено было несколько досок, образующих полки; ни боковых стен, ни дверей не было. На полках была глиняная посуда, свечи, мыло, кофе, еще какие-то предметы общего потребления и, наконец, табак и сигары. Всё это валялось вместе, без обертки, кое-как.