Федор Решетников - Подлиповцы

– Идти бы назад в церковь.

– Што делать! Уж ты не отставай от меня.

– Ты только не брось.

– Я не брошу. Што мне одному-то? Вон наши подлиповчи, што им, – своих приятелев завели. Елка и Морошка работали на носу и редко говорили с Пилой и Сысойком. Им почему-то не нравились Пила и Сысойко, и они даже наговаривали об них бурлакам, что они колдуны, в остроге сидели и прочее. Каждый раз, когда нечего было делать, Пила и Сысойко садились куда-нибудь, вдалеке от прочих бурлаков, смотрели друг на друга и жалели друг друга.

– Плохо, Сысойка! Аяй плохо… Так вот и болит нутро; уж болит!

– Как болит!.. Помереть бы…

– Сысойко, зачем ты не баба?..

– А пошто?..

– Да так. Все бы оно лучше.

– А мы подем назад?

– Да надо ребят найти. Как найдем, и подем сюда. Половина барок поплыла из Елабуги к устью Волги и в Саратов. Подлиповцев и прочих бурлаков заставили выгружать железо на берег, а потом нагружать в баржи. По окончании нагрузки Пила и Сысойко получили по четыре рубля денег, а прочие больше и меньше, смотря по тому, кто сколько забрал раньше вперед. Несколько бурлаков поступили на баржи, тысяча человек пошла в Вятскую губернию, кто по реке Вятке, впадающей в Каму недалеко от Елабуги, кто проселочными дорогами. Человек двести нанялись вести суда до Осы, Перми, Усолья и Чердыни. Груз был большею частью с хлебом. Пила и Сысойко нанялись с прочими подлиповцами до Усолья по шести рублей и получили задатку по полтора целковых.

Работа для подлиповцев теперь была еще тяжелее. Судно дожидалось попутного ветра. Ветер подул. Подняли паруса с песнями: «Ухнем! ухнем! разом да раз!!!» Ветер натянул паруса и потянул судно. Подлиповцы удивлялись первый день, как это их тянет ветер. Прошли они так верст десять, судно вошло в такое место, где ветер не мог тащить судно. Судно подплыло к берегу посредством гребли и стало на якорь.

– Бери бечеву! – сказали лоцмана. Бурлаки, в том числе и подлиповцы, положили в лодку бечеву – веревку, привязанную за верхушку и середину мачты, с кожаными петлями, или лямками, и приплыли на берег.

– Бери бечеву!.. Бурлаки надели на груди лямки. Всех их было пятнадцать, на судне было десять бурлаков.

– Трогайся с богом! трогайся! Што стали? Бурлаки тронулись, пошли и стали: веревка точно за гору была привязана.

– Што стали! Шевелись, натягивай! – кричат мужики с судна. Бурлаки потянули бечеву – и все ни с места. «Ухнем, ухнем! да раз!..» Они натянулись вперед всей силой, их подало вперед. «Ухнем, ухнем, да раз!.. дернем-подернем, да раз!!» И они уже шли, нагнувши спины, опустивши голову вниз, руки болтаются, ноги переступают едва-едва… «Дернем-подернем, да раз!» И они идут, не увеличивая скорости шага; на плечах их точно что-то тяжелое лежит, такое тяжелое, что ужасти… Идут они так час, груди у них болят, ноги устали; с них каплет пот, большие шапки их закрывают глаза… Идут они тихо и покачиваются из стороны в сторону. Идут они сегодня по песку – солнышко их жжет; на другой день идут болотистым берегом – ноги вязнут; выбились из сил, а лоцман то и дело кричит: што стали, пошли живо! На третий день идет дождь, гремит гром, сверкает молния, а они идут и тянут богачество… Вот судно встало на мель. Пошли они к судну по колено в воде, вошли на судно и сталкивают его шестами с мели – и опять их пробирает пот, солнышко или дождь. Вон стоят суда с высокими мачтами.

– Стой! – кричит лоцман. Они хотят встать, их пятит назад.

– Брось бечеву! Они снимают лямки и бросают. Бичева подбирается на судно. Много ловкости нужно иметь лоцману, чтобы провести судно к верху; много труда для бурлаков, нанявшихся вести судно на своих плечах!.. Как трудно подымается судно к верху, это видно из того, что наши подлиповцы пришли из Елабуги в Пермь через месяц, потому что они большею частию тащили его, а ветер дул редко. Пила и Сысойко везде спрашивали про Павла и Ивана, но никто не знал об них. В Перми они не шли бечевой, а сначала стояли против речки Данилихи, потом, когда подул ветер с низу, их протянуло до речки Егошихи, и здесь они простояли два дня, в которые выправили билеты. Пила справлялся на трех баржах и ничего не узнал об детях.

– Померли! – решил он. – Ну, хоть не мучатся. А то што им жить-то… А вот на нас так нету смерти.

– И мы, поди, не помрем? – спросил на это Сысойко.

– Как не помрем – все помирают. А все бы теперь лучше…

– А ты живи: я-то как без тебя?

– Ну, и ты помри.

– Утонуть?

– Ступай на Чусову, хлобыснись.

– Боюсь…

– Вот мы таперь муку прем, а небось ее не дадут нам, а дают когда гривну, когда полтину.

– Знамо, они богатые.

– Вот, бают, и в Чердынь муку плавят, а пошто она там дорога?

– А по то; кто плавит-то, – богат. Вот те и богачество!

– Уж именно! Как преж жили, так и таперь придем без всего, да ошшо ребят нет.

– Што делать!.. Вот те и бурлачество!

– Трудно. Оно и баско там, да што? А мы, Сысойко, не подем уж в Перму, лучше соль будем делать: ишь, как там тепло, и денег, бают, больше дадут.

– И то ладно. Только на чучелу бы попасть, што с колесами бегат.

– Попробуй – попади! Прогонят. Везде гнали, и из Перми прогонят. Народ там, бают, злой…

– Все бы поплавать.

– Черт ты экой! Ты погляди, што у те на груди-то? У меня, смотри, кожа слезла.. А спина-то? Самого так и пошатыват, – хоть помереть тожно… Сысойко! Пошто мы родились-то?.. Вон лошадям так славная жизнь-то…

– Ну их!.. А мы соль будем делать. Через день Пила и Сысойко ведут такой разговор:

– Ошшо бы так-ту поплавать, как по Чусовой плыли… Людей сколь, барок!.. города разные… И хлеб там был…– говорит Сысойко.

– Так оно. А таперь и люди-то побегли; бают, домой.

– А нам куды?.. што нам в деревне-то?..

– Там, Сысойко, бают, города баские есть. Бают, Перма супротив их пигалица…. Походим ошшо тамока?

– Подем.

– Бают, город есть такой: дома все каменные, а вышина-то… в Перми нет таких домов. Там, бают, царь живет.

– И туды подем… А денег дают?

– Бают, баско там.

– А мы и таперь подем!

– Куды таперь подешь? Я чуть иду, так бы вот и лежал. А мы полежим в Усолье и подем… Через день опять другое:

– Гли, Пила, траву косят!.. Што бы нам землю дали,– уж и бурлачить бы не пошли.

– Э! Людям счастье, а нам где уж! Вон, бают, много есть бросовой земли, а не дают – богатые люди продают, да дорого… Здесь ошшо што: все лес да лес, а вон ниже Пермы видали мы, какие земли-то, бают, хлеба много.

– Пожить бы там… Гли, плот плывет!

– Пусть плывет. Ты вот то суди: люди-то на нем такие же, как и мы. А ты погляди, как рыбу ташшат неводом. Вот дак ремесло! Лучше этова ремесла ничего нет.

– И легко!

– Поймал и съел, и продать можно.

– Подем рыбачить.

– Подем… Поспим и подем.

– Слышь, Сысойко, какой я сон видел… Ходили мы в Перми, дома все инакие, огромнеющие – ужасти! Церквей сколь!.. Хлеба так и накладена целая гора… Набрали мы много хлеба… Идем-идем, да и очутились в реке, и хлеба нет, – невод тащим… Вытащили – ничего нет; ошшо пошли, много достали рыбы… Столь много, што ужасти… Потом мы в варнице очутились… Печь большая-пребольшая; все дрова кидают, и мы кидам… Только кидам-кидам так-ту дрова, и вижу я в печке-то Апроську… Кричит она: тятька, вытащи! тятька, вытащи!.. Ужасти… Стою я и не смею в печку водти, а только тебя жгет-жгет, и сам будто ты в Польше стал. Кричу я эдак, а меня в печку толкают… Вот дак сон.