Иван Гончаров - Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том 6.

Зачеркнув этот вариант, Гончаров обратился непосредственно к самому Михею, подробно останавливаясь на его «угрюмом и даже грубом обхождении со всеми», на резких и размашистых движениях, на «наружном цинизме» (Михей «как будто давал чувствовать, что, заговаривая с человеком, даже обедая или ужиная у него, он делает ему большую честь» – там же, с. 41-45). Этот текст также остался незавершенным и также был зачеркнут. Гончаров перешел затем к следующему варианту, так же как и первый, начинающемуся с абзаца, близкого к окончательному тексту (см.: наст. изд., т. 4, с. 38, строки 1-7), и продолженному рассказом о том, каким «искусным диалектиком» был Тарантьев в споре, как он «ловко пользовался софизмами, отпарировал удары, сбивая противника, нанося удары уже не противнику, а его оружию, которое и выбивал из его рук» (наст. изд., т. 5, с. 46). После фрагмента, также вошедшего (в значительно переработанном виде) в окончательный текст и объясняющего, почему Тарантьев не продвинулся по службе, вновь следовало повествование об отце Михея, «опытном и хитром крючке в провинции» (там же, с. 47), и о воспитании, данном им сыну (там же, с. 47-49).

48

Длинное повествование об отцовской школе завершалось живописной картиной, не вошедшей в окончательный текст: «Как охотники, собравшиеся в кружок после скаканья и порсканья по лесам и оврагам, после схватки с медведем, хвастаются своими схватками с медведем, боем с волками, гоньбой лисиц, так старые дельцы хвастались своими мрачными и страшными средствами в распутывании и решении мрачных дел, необъяснимых случаев, кривых и правых дел» (там же, с. 50). Последующий текст этого варианта, до слов: «Таковы были два самые усердные посетители Обломова…» (там же, с. 50-54) – со значительными сокращениями впоследствии вошел в окончательный текст, заняв в нем всего четыре абзаца (см.: наст. изд., т. 4, с. 39-40, строки 22-41); был также полностью переработан текст, завершавший характеристики обоих персонажей – Алексеева и Тарантьева (наст. изд., т. 5, с. 54-56).

В отличие от Алексеева и Тарантьева Захар занимал в первоначальной редакции части первой более скромное по сравнению с окончательным текстом место. В рукописи сначала отсутствовал целый ряд сцен и эпизодов, которые затем появились на полях (таковы, например, вставка: «В Петербурге с каждым годом всё меньше и меньше встречается людей ~ с этим старинным аристократическим украшением» (наст. изд., т. 5, с. 12-13, сноска 6) – или вставки, иллюстрирующие расширение диалогов барина и слуги (см.: там же, с. 20, сноска 2, с. 22, сноска).4) Но была и подробность, которую Гончаров снял перед публикацией романа – упоминание о необыкновенных бакенбардах слуги, которые «делали Захара не только заметным лицом в огромном доме, где он жил, но снискали ему даже почет между разнородной дворовой челядью, какой иному в другом быту снискивают пара лошадей, ум, талант или что-нибудь подобное. Все звали Захара по имени, по отчеству и предоставляли ему первенствующую роль на сходках. А две няньки того дома пугали им детей, когда они упрямились и плакали, грозя отдать их буке» (там же, с. 13).

49

***

Несмотря на большое количество стилистических исправлений, рукопись все же оставалась в «невыработанном» виде, при этом на полях ее накопились многочисленные планы и программы переработки и доработки и различного рода дополнения.1 Рассмотрим их по главам части первой.

Вопрос о составе действующих лиц не был окончательно решен Гончаровым. Свидетельством этого является его намерение ввести в главу первую (будущие главы I-IV) новое действующее лицо – влюбленную в Обломова женщину, Веру Павловну Челохову (см.: наст. изд., т. 5, с. 19, сноска 8), возможно, ту самую «страстную» героиню, о которой говорится в письме к И. И. Льховскому от 2(14) августа 1857 г.: «…в программе у меня женщина намечена была страстная…» – и которая упоминается уже на первом листе рукописи в общем плане переделки начала романа, где Обломова «будят записками». После записки «от приятелей» он получает «раздушенную записочку» «от женщины, которая его любит» и лакей которой ушел, не дождавшись ответа. Женщина «зовет его в театр, чтоб оттуда вечером к ней. Он в театр не поспевает» (там же, с. 5-6, сноска 6, пункт 1). Но пока еще намереваясь пойти с Верой Павловной в театр, он «ворочается» на своей постели с мыслью «о страсти, когда человек плавает в ней, как в океане, когда, ослепленный, подавленный ею, он волнуется, как у ног женщины ‹…›. Нервы его пели, музыка нерв, он вскакивал, ходил и потом, усмиренный, ложился опять» (там же, с. 6, пункт 5). По этому же плану намечается перенос сцены, уже в общем-то существовавшей в первоначальной редакции: «Иногда он, гонимый вихрем мыслей и чувств, – он улетал куда-то высоко, он делал неимоверные подвиги, потом падал с облаков и ночью, один, вскакивал и плакал холодными слезами, слезами отчаяния над своим бессилием» (там же; ср.: с. 117-121). Но в этой сцене фигурировал Штольц, который один «мог бы свидетельствовать» «об этой внутренней, исполненной тревог жизни», но которого «почти никогда не было в Петербурге» (там же, с. 121);

50

по новому плану рассказ обо всем этом переадресовывался другому лицу: «(Это, пожалуй, пусть он рассказывает Почаеву.)» (там же, с. 6, сноска 6, пункт 5). В этом «пожалуй» отразилась неуверенность Гончарова в том, где должна находиться эта сцена. Далее на полях вписан еще один вариант этой программы («Любил волноваться страстями, мечтать и проч., не сходя с дивана»), и опять помечено: «(Или, пожалуй, поместить это в главе «Обломов и Захар»)» (там же, с. 8, сноска 2), т. е. в главе третьей рукописи. Несколькими страницами ниже определяется наконец место для введения в текст эпизода с письмом от Веры Павловны и приводится текст самого письма (там же, с. 19, сноска 8). Еще раз сюжет с Верой Павловной возникает в главе третьей рукописи, где приходом за обещанным ответом ее слуги, теперь уже названного по имени, Кузьмой (там же, с. 144, сноска 6), должен был на время прерваться длинный диалог Обломова с Захаром о куске сыра, хересе и о вчерашней телятине. Эта новая сцена начиналась со звонка в дверь, ей предшествовала фраза Обломова: «И куда это запропастились 20 коп‹еек› медных? – говорил он, шаря на столе рукой», в сущности представлявшая собой завершение записанной несколько выше на полях сценки-диалога Обломова с Захаром по поводу пропавшей мелочи (там же, с. 143, сноска 5). Ответ на письмо так и не был написан, да и сама Вера Павловна исчезает из дальнейших планов. Ее сменит другая героиня, пока еще названная Ольгой Павловной, которую писатель намерен был ввести в текст будущей части второй романа, в которой и на этой стадии вместо Штольца продолжал действовать Почаев (см.: там же, с. 166, сноска 3, пункт 4).