Иван Гончаров - Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том 6.

151

К. Л. Трейгута, а в разговоре с племянником рассказывал анекдоты о немецком характере и произнес будто бы следующее: «Может быть, немцы хорошие филологи, дельные чиновники или купцы, но жить они не умеют, всё у них угловато, нет изящества и отсутствие воспитания» (ВЕ. 1908. № 11. С. 28-29).

А. Б. Муратов считал, что при создании образа Штольца автору «Обломова» помогли впечатления, полученные во время работы в Департаменте внешней торговли, и характер деятельности героя мог быть подсказан содержанием проходивших через руки Гончарова дел.1

Только однажды была предпринята попытка связать образы Штольца-отца и Штольца-сына (одновременно) с реальным лицом. Ю. М. Алексеева утверждала, что имя Карл не случайно появилось в черновой рукописи романа: брат писателя, Николай Александрович, был женат на дочери симбирского врача Карла Фридриха Рудольфа Елизавете. По архивным материалам исследовательница восстановила основные этапы биографии Рудольфа (сын медицинского чиновника, обучался в Германии, в 1812 г. вступил в Рязанское ополчение, участвовал в походах и сражениях, в 1817 г. определен в Симбирскую Александровскую больницу, в 1831 г. за борьбу с холерой награжден орденом Св. Анны пятой степени, дававшим право на потомственное дворянство; в городе, по воспоминаниям А. Н. Гончарова, его с полным основанием называли «местный доктор Гааз»). Значительное имение Рудольф получил за женой. С биографией Штольца-отца здесь совпадает только то, что герой попадает из Саксонии в Россию, с биографией Штольца-сына – приобретение богатства и высокого общественного положения: «Сбылась мечта матери Андрея Штольца: немец из Саксонии стал богатым русским дворянином».2

Следует отметить еще один аспект проблемы. Неоднократно высказывалось мнение, что Штольц унаследовал черты самого писателя. Те исследователи, которые придерживались этого мнения, основывались на служебном

152

прилежании Гончарова, достаточно успешной его карьере, на аккуратности и скрытности (до тех пор пока не началась публикация писем, считалось, что оборотной стороной этих качеств могла быть расчетливость).

Выше уже упоминалось, что И. Ф. Анненский называл Штольца «некоторой душевной болью самого Гончарова».1 Е. А. Ляцкий находил, что, создавая Штольца, так же как Петра Адуева и Аянова, Гончаров анализировал собственные романтические юношеские порывы и отказывался от них в пользу практических подходов, необходимых в частной жизни и на службе.2

В Штольце воплощено также то западноевропейское начало, которое усматривали и в психологии писателя. Оно, по словам Е. А. Соловьева, «заставляло его воспевать панегирики культуре, признавать ее необходимость и полезность, выставлять в своих произведениях деятельные типы, как Штольц…».3 В. Е. Евгеньев-Максимов находил в Гончарове штольцевский «склад ума (и миросозерцания)».4

П. Н. Сакулин отмечал, что «ситуация Гончарова в его собственном романе (имеются в виду отношения с Е. В. Толстой. – Ред.) близко напоминает ситуацию созданных им героев, несмотря на то что он не пользовался взаимностью, как более счастливые в этом случае Обломов и Штольц».5

В. Н. Криволапов выделил никем прежде не акцентированную деталь прототипической ситуации: «…каждый, кто знаком с биографией писателя, наверняка согласится с тем, что не только в философствующем, но и в робеющем перед перспективой брака Штольце нетрудно разглядеть И. А. Гончарова, который, видимо, в силу своей чрезвычайной мнительности так и не завел семьи».6

153

Мнение о том, что для создания образа главной героини Гончаров использовал самые свежие жизненные впечатления, возникло, судя по воспоминаниям современников, еще до выхода романа.1

Образ героини поначалу был неясен для автора. Черты, которые должны были составить его, собирались мало-помалу и первоначально противоречили друг другу. Например, глаза у героини были то серовато-голубые (см.: наст. изд., т. 5, с. 266, варианты к с. 192, строки 12-22), то карие (там же, с. 271, вариант к с. 198, строка 32). Характер также менялся: «…в программе у меня женщина намечена была страстная, а карандаш сделал первую черту совсем другую и пошел дорисовывать остальное уже согласно этой черте, и вышла иная фигура», – писал Гончаров И. И. Льховскому 2(14) августа 1857 г. Возникали реминисценции из ранних петербургских лет: «Она то покорна (мне, то есть любви своей), как пансионерка…» (наст. изд., т. 5, с. 222; ср.: т. 1, с. 815).

Впоследствии читателями и критиками романа были выдвинуты три основных прототипа Ольги Ильинской. Это Ек. П. Майкова, Е. В. Толстая и А. А. Колзакова.

В дневнике Е. А. Штакеншнейдер 18 мая 1858 г. было отмечено: когда Гончаров читал роман некоторым друзьям, то отвечал кому-то, кто «заметил ему, что главное женское лицо в нем слишком идеально», что «он его писал с натуры и ‹…› оригиналом ему служила Катерина

154

Павловна».1 Екатерина Павловна Майкова, жена Вл. Н. Майкова, была замечательной личностью, судя по словам тех, кто знал ее в этот период: «Катерина Павловна совсем исключительное создание. Она вовсе не красавица, невысокого роста, худенькая и слабенькая, но она лучше всяких красавиц какой-то неуловимой грацией и умом. Главное, не будучи кокеткой, не обращая особого внимания на внешность, наряды, она обладает в высшей степени тайной привлекать людей и внушать им какое-то бережное поклонение к себе ‹…› праздник, светлый праздник».2 Гончаров был, по словам Штакеншнейдер, без ума от Майковой.3 Записки Штакеншнейдер следует дополнить шутливой характеристикой, данной Ек. П. Майковой автором «Обломова» в письме к И. И. Льховскому от 1(13) августа 1858 г.: «Старушка (прозвище Майковой. – Ред.) показалась мне бодрой, резвой, так что я прозвал ее юнкером: она рассердилась, сочтя это покушением бросить камень в ее женственную красоту. А в самом деле она – прелесть! ‹…› Будь мне 30 лет и не имей она мерзкой привычки любить Старика (прозвище Вл. Н. Майкова. – Ред.) – я бы пал пред ней на колени и сказал: „Ольга Ильинская, это ты!”». О культе семейного очага, исповедуемом Майковой, писала и Штакеншнейдер: «У Екатерины Павловны прежние идеалы веры, добра, как его понимали прежде, семьи ‹…›. Главное Володя, он выше всего…».4

Знакомство Гончарова с Екатериной Павловной произошло перед самым ее замужеством в 1852 г. и вместе с тем перед отбытием Гончарова в плавание на «Палладе» (он писал Е. А. Языковой 12 августа 1852 г.: «Я видел невесту (Вл. Н. Майкова. – Ред.): миленькая, немного неловкая девушка, но это-то и придает ей грацию; она мне понравилась тем, что очень естественна; ни искусственность,

155

ни кокетство не успели дотронуться до нее»). Их общение возобновилось после возвращения Гончарова из путешествия в 1855 г. Но за период 1852-1855 гг. не сохранилось никаких свидетельств Гончарова о том, что он воспринимал Майкову как прототип своей героини. Ничего на этот счет не говорится и в письме к И. И. Льховскому от 2(14) августа 1857 г., в котором Гончаров отвечает на догадки тех, кому было уже что-то известно об Ольге Ильинской: «При этой фигуре мне не приходили в голову ни Е‹лизавета› В‹асильевна›, ни А‹вгуста› А‹ндреевна› – решительно никто».