Иван Гончаров - Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том 6.

31

бродячих артистов: они «прилаживали то лай, то вытье, смотря по тому, поет ли артист или играет на шарманке» (там же, с. 138). Детализируются крики разносчиков, при этом первый крик: «Салат! са-ла-т! са-ла-т!» – вызывает у Обломова досаду на то, что ему мешают заниматься, а второй: «Лососина! Лососина!» – напоминает ему, что ее надо купить для Тарантьева, и он делает соответствующее распоряжение. Повествование движется далее и наконец подходит к моменту, когда сон остановил «медленный и ленивый» поток мыслей Обломова и «мгновенно перенес его в другую эпоху, к другим людям, в другое место, куда перенесемся за ним и мы с читателем в следующей главе» (там же, с. 167). Здесь в окончательном тексте будет находиться глава «Сон Обломова».

В рукописи же непосредственно за этими словами следует текст будущей главы X – сцены у ворот, начинающейся со слов: «Только что храпенье Ильи Ильича достигло слуха Захара…» (там же), которая и завершает главу третью.

Далее в рукописи идет текст заключительной главы пятой (см.: там же, с. 176-191; в окончательном тексте это коротенькая глава XI), обозначенной, как и все предыдущие, сокращенно: «Гл‹ава›».

Ни беловая, ни наборная рукописи «Сна Обломова» не сохранились, так что для воссоздания истории допечатного текста этой главы нет никаких материалов, кроме небольшого фрагмента (А), который, вероятнее всего, был подарен в октябре 1848 г. какому-нибудь почитателю автора «Обыкновенной истории», и текста главы в «Литературном сборнике», относящегося к 1849 г. В А текст идет единым потоком, не разбит на абзацы, и это совершенно естественно, ибо в нем каждая следующая фраза (кроме первых пяти) самым тесным образом связана с предыдущей: все они посвящены стихии моря, столь противоположной «мирному» и «благословенному уголку» – Обломовке.

Сравнение фрагмента (см.: наст. изд., т. 4, с. 98-99, строки 27-18) с соответствующим текстом в «Литературном сборнике» показывает, что он претерпел значительные изменения, будучи заметно доработан в корректуре; в дальнейшем этот текст оставался неизменным (см.: наст. изд., т. 5, с. 442). Что же касается остального текста главы, то правка в нем была продолжена в «Отечественных записках»

32

и в отдельном издании (см.: там же, с. 453-462). Но это была именно стилистическая правка; по содержанию же первопечатный текст главы мало отличается от журнального текста и текста издания 1859 г. Единственное заметное отличие – это отсутствие в сборнике большого фрагмента текста (см.: наст. изд., т. 4, с. 120-122, строки 36-13) с описанием традиционной жизни обломовцев, которые «понимали ее не иначе как идеалом покоя и бездействия, нарушаемого по временам разными неприятными случайностями, как-то болезнями, убытками, ссорами и, между прочим, трудом». Помимо этого в «Литературном сборнике» отсутствуют еще в общей сложности приблизительно две с половиной страницы текста – различного рода фрагменты от четырех строк до одного слова. Часть из них обозначена одной или двумя строками точек или отточием до конца строки. По этому поводу высказывалось мнение о вмешательстве цензуры в текст «Сна Обломова» (см.: Цейтлин. С. 114), что не подтверждается документами: согласно журналу заседаний С.-Петербургского цензурного комитета, 8 и 22 марта 1849 г. рассматривался вопрос о представленных «на разрешение Комитета» следующих «статьях»: «1. „Сон Обломова” (эпизод из романа) 2. „Фомушка” (рассказ) и 3. „Египетская сказка” ‹…›. Комитет разрешил г. ценсора Шидловского одобрить к напечатанию три упомянутые статьи…».1 Остается предположить, что Гончаров, который не мог не знать о характере требований цензуры того времени, а возможно и по согласованию с редакцией «Литературного сборника»,2 сам устранил из текста «Сна Обломова» все то, что могло вызвать цензурный запрет, а ряды точек вместо снятого текста проставил только в тех

33

местах, на которые хотел обратить особое внимание читателя. Таких мест в тексте оказалось двенадцать; в 1859 г. Гончаров раскрыл десять из них (см.: наст. изд., т. 5, с. 453, варианты к с. 101, строки 24-28; с. 454, варианты к с. 104, строки 3-6, и к с. 105, строки 30-32; с. 457, варианты к с. 120, строки 19-21, и к с. 120-122, строки 36-13; с. 459, вариант к с. 128, строки 14-16; с. 460, варианты к с. 132, строки 9-13 и 15-17; с. 461, варианты к с. 138, строки 7-10, и к с. 140, строки 18-21); в двух случаях текст восполнен не был. Именно эти два случая позволяют предположить, что ряды точек могли иметь другой смысл: возможно, этим Гончаров хотел подчеркнуть не только «неконченность» всего романа, но и фрагментарность, незавершенность некоторых его эпизодов. Так, во всех последующих изданиях было снято отточие до конца строки после слов «беленькие и здоровенькие» (наст. изд., т. 4, с. 122, строка 37), за которыми вряд ли мог следовать сомнительный в цензурном отношении текст, а после заключительной фразы главы с многоточием в конце: «Возблагодарили Господа Бога ~ опять играть в снежки…» (там же, с. 142, строки 4-9) – была снята строка точек, но сохранено многоточие.

Главой пятой завершается часть первая, и не просто завершается, а именно «закругляется», как того требовал Катков. «Закругляется» расспросами приехавшего из-за границы Почаева, из ответов на которые вырисовывается картина полного и окончательного погружения Обломова в бездействие, апатию и сон и, более того, в абсолютное отупение и желание отмахнуться от любых вопросов, которые перед ним встают. Включенный Штольцем и Почаевым в число акционеров, он не знает, собирались ли эти последние во время отсутствия Почаева и раздавался ли дивиденд; он не отправил присланное ему Почаевым важное письмо в Москву; не сумел ответить на запрос из гражданской палаты; не принял от приказчика принесенные к нему домой деньги, испугавшись, что не сумеет правильно пересчитать их и отличить настоящие ассигнации от фальшивых, не зная к тому же, куда потом, на случай, если придут воры, «деть такую кучу денег», и забыв слова Почаева, что их следовало положить в банк. Не получив удовлетворительного ответа ни на один свой вопрос, Почаев сначала «внутренно бесился и на себя, и на Обломова. ‹…› На Обломова за неисполнение поручений,

34

на себя за то, что, зная характер Обломова, положился на него» (наст. изд., т. 5, с. 188), а затем испытывает уже лишь «минутную досаду… на самого себя». Отказавшись от предложения Обломова «отдохнуть с дороги», Почаев просит у него почтовой бумаги, чтобы «два слова написать по делу». Не получив ни почтовой, ни простой, ни клочка серой, ни клочка картона, ни визитной карточки, он лишь «залился своим смехом…» (там же, с. 191). Глава заканчивается очередным звонком у дверей и «закругляющей» фразой Обломова: «Вот Тарантьев пришел, давай обедать, – закричал Илья Ильич» (там же).