Иван Гончаров - Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том 6.

Все эти соображения должны были служить подтверждением тезиса, высказанного в начале статьи, где речь шла о Гете, – тезиса, который и предназначался для того, чтобы обозначить демаркационную линию между добролюбовским и дружининским подходом к произведению искусства: «Вседневные, насущные потребности общества законны как нельзя более, хотя из этого совершенно

322

не следует, чтоб великий поэт был их прямым и непосредственным представителем» (Там же. С. 107). Иными словами, смысл романа «одного из сильнейших русских художников» (Там же. С. 111) нельзя сводить к злободневной социальной проблематике.

Добролюбов, размышляя об обломовщине, выявляя ее социальную суть, отвлекался от конкретного, «этого именно» Ильи Ильича. Дружинин, размышляя об Обломове и Обломовых разных времен и земель, отвлекался от конкретных социальных вопросов «сегодняшней» русской жизни. Для Дружинина главным оказывается не социальная, крепостническая суть обломовщины, а ее национальная основа (Там же. С. 122). В обломовщине, какой она проявилась в поведении Ильи Ильича, Дружинин увидел и «злую и противную» сторону, и «поэзию», и «комическую грацию», и «откровенное сознание своих слабостей» (Там же. С. 114).

В романе Гончарова Дружинина интересует прежде всего Илья Ильич как личность в ее нравственно-психологических проявлениях. Здесь Дружинин резко разошелся с Добролюбовым. Автору статьи «Что такое обломовщина?» Илья Ильич «противен в своей ничтожности». Дружинину гончаровский герой «любезен» и «дорог» (Там же. С. 112-113).

«„Сон Обломова”! – пишет Дружинин, – этот великолепнейший эпизод, который останется в нашей словесности на вечные времена, был первым, могущественным шагом к уяснению Обломова с его обломовщиной ‹…› Обломов без своего „Сна” был бы созданием неоконченным, не родным всякому из нас, как теперь, – „Сон” его разъясняет все наши недоумения и, не давая нам ни одного голого толкования, повелевает нам понимать и любить Обломова» (Там же. С. 115).

По Дружинину, Обломов – «чудак» с детским сознанием, не подготовленный к практической жизни, «мирно укрывшийся от столкновений с ней», «не кидающий своей нравственной дремоты за мир волнений, к которым он не способен». «Детское» в обломовской жизни, считает критик, оказывается и «консервативным», потому что оно не готово к переменам, но это страх жизни, а не вражда к ней. Поэтому Обломов, «ребенок по натуре и условиям своего развития», «бессилен на добро, но он положительно неспособен к злому делу» (Там же. С. 122).

323

Обломову не дано проявить себя через поступок. Но романист находит иную возможность раскрыть героя, показать все своеобразие его души: «…Обломовы выдают всю прелесть, всю слабость и весь грустный комизм своей натуры ‹…› через любовь к женщине. Без Ольги Ильинской и без ее драмы с Обломовым не узнать бы нам Ильи Ильича так, как мы его теперь знаем, без Ольгина взгляда на героя мы до сих пор не глядели бы на него надлежащим образом. В сближении этих двух основных лиц произведения все в высшей степени естественно, каждая подробность удовлетворяет взыскательнейшим требованиям искусства – и между тем сколько психологической глубины и мудрости через него развивается перед нами! Как живит и наполняет все наши представления об Обломове эта юная, горделиво-смелая девушка, как сочувствуем мы стремлению всего ее существа к этому незлобивому чудаку, отделившемуся от окружающего его мира, как страдаем мы ее страданием, как надеемся мы ее надеждами, даже зная, и хорошо зная, их несбыточность» (Там же. С. 116-117).

Даже контрастное сопоставление со Штольцем, полагает критик, мало что добавляет к характеристике Обломова, суть героя с достаточной полнотой раскрывается в истории его отношений с Ольгой. «Ольга, – пишет Дру-жинин, – поняла Обломова ближе, чем понял его Штольц, ближе, чем все лица, ему преданные. Она разглядела в нем и нежность врожденную, и чистоту нрава, и русскую незлобивость, и рыцарскую способность к преданности, и решительную неспособность на какое-нибудь нечистое дело, и, наконец, – чего забывать не должно – разглядела в нем человека оригинального, забавного, но чистого и нисколько не презренного в своей оригинальности. Раз ставши на эту точку, художник дошел до такой занимательности действия, до такой прелести во всем ходе событий, что неудавшаяся, печально кончившаяся любовь Ольги и Обломова стала и навсегда останется одним из обворожительнейших эпизодов во всей русской литературе» (Там же. С. 117-118). Дружинин полагал, что создание такого образа Ольги принципиально изменило роль Штольца в сюжете романа: «Роль его стала незначительною, вовсе несоразмерною с трудом и обширностью подготовки, как роль актера, целый год готовившегося играть Гамлета и выступившего перед публикой в роли

324

Лаэрта. ‹…› Уяснение через резкую противоположность двух несходных мужских характеров стало ненужным: сухой неблагодарный контраст заменился драмой, полною любви, слез, смеха и жалости. За Штольцем осталось только некоторое участие в механическом ходе всей интриги, да еще его беспредельная любовь к особе Обломова, в какой, впрочем, у него много соперников» (Там же. С. 119).

Дружинин первым сказал об исключительной роли комического в художественной системе Гончарова. Для него Гончаров настоящий последователь Гоголя, творчество которого отнюдь не сводится к сатире. Комическое искусство Гончарова, по мысли критика, достигает гоголевской высоты: «Перед сколькими частностями ‹…› добродушнейший смех овладевает нами, и овладевает затем, чтоб тотчас же смениться ожиданием, грустью, волнением, горьким соболезнованием к слабому! Вот к чему ведет нас ряд художественных деталей, начавшийся еще со сна Обломова. Вот где является истинный смех сквозь слезы – тот смех, который стал было нам ненавистен, – так часто им прикрывались скандалёзные стихотворцы и биографы нетрезвых взяточников! Выражение, так безжалостно опозоренное бездарными писателями, вновь получило для нас свою силу: могущество истинной, живой поэзии снова воротило к нему наше сочувствие» (Там же. С. 118). Это очень существенное наблюдение по поводу романа, в начале которого решительно осмеяна «пенковщина» – механистическое распространение принципа «физиологизма» на все искусство.

Очень точные и эмоциональные слова нашел Дружинин для описания судьбы и чувств Агафьи Матвеевны. И даже параллель с Пушкиным не кажется здесь простительным перебором доброжелательно настроенного рецензента, а воспринимается как «правда»: «…ничье обожание (даже считая тут чувства Ольги в лучшую пору ее увлечения) не трогает нас так, как любовь Агафьи Матвеевны к Обломову, той самой Агафьи Матвеевны Пшеницыной, которая с первого своего появления показалась нам злым ангелом Ильи Ильича, – и увы! действительно сделалась его злым ангелом. Агафья Матвеевна, тихая, преданная, всякую минуту готовая умереть за нашего друга, действительно загубила его вконец, навалила гробовой камень над всеми его стремлениями, ввергнула его