Иван Гончаров - Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том. 7

Нет, отжил этот авторитет: он годился для Марфиньки, а не для независимой, умной и развитой Веры.

Средство или ключ к ее горю, если и есть – в руках самой Веры, но она никому не вверяет его, и едва теперь только, когда силы изменяют, она обронит намек, слово и опять в испуге отнимет и спрячется. Очевидно – она не в силах одна рассечь своего гордиева узла, а гордость или привычка жить своими силами – хоть погибать, да жить ими – мешает ей высказаться!

Он думал всё это, идучи молча подле нее и не зная, как вызвать ее на полную откровенность – не для себя уже теперь, а для ее спасения. Наконец он решил

590

подойти стороной: нельзя ли ему самому угадать что-нибудь из ее ответов на некоторые прежние свои вопросы, поймать имя, остановить ее на нем и облегчить ей признание, которое самой ей сделать, по-видимому, было трудно, хотя и хотелось и даже обещала она сделать, да не может. Надо помочь ей хитростью. Она теперь расстроена и – может быть – оплошает и обмолвится.

Он вспомнил, как напрасно добивался он от нее источника ее развития, расспрашивая о ее воспитании, о том, кто мог иметь на нее влияние, откуда она почерпнула этот смелый и свободный образ мысли, некоторые знания, уверенность в себе, самообладание. Не у француженки же в пансионе! Кто был ее руководителем, собеседником, когда кругом никого нет?

Так думал он подвести ее к признанию.

– Послушай, Вера, я хотел у тебя кое-что спросить, – начал он равнодушным голосом, – сегодня Леонтий упомянул, что ты читала книги в моей библиотеке, а ты никогда ни слова мне о них не говорила. Правда это?

– Да, некоторые читала: что же?

– С кем же ты читала: с Козловым?

– Иные – да. Он объяснял мне содержание некоторых писателей. Других я читала одна или со священником, мужем Наташи…

– Какие же книги ты читала с священником?

– Теперь я не помню… Святых отцов, например. Он нам с Наташей объяснял, и я многим ему обязана… Спинозу читали с ним… Вольтера…

Райский засмеялся.

– Чему вы смеетесь? – спросила она.

– Какой переход от святых отцов к Спинозе и Вольтеру! Там в библиотеке все энциклопедисты есть. Ужели ты их читала?

– Нет: куда же всех! Николай Иванович читал кое-что и передавал нам с Наташей…

– Как это вы до Фейербаха с братией не дошли… до социалистов и материалистов!..

– Дошли! – с слабой улыбкой сказала она, – опять-таки не мы с Наташей, а муж ее. Он просил нас выписывать места, отмечал карандашом…

– Зачем?

– Хотел, кажется, возражать и напечатать в журнале, не знаю…

591

– В библиотеке моего отца нет этих новых книг: где же вы взяли их? – с живостью спросил Райский и навострил ухо.

Она молчала.

– Уж не у того ли изгнанника, находящегося под присмотром полиции, которому ты помогала? Помнишь, ты писала о нем?..

Она, не слушая его, шла и молчала задумчиво.

– Вера, ты не слушаешь?

– А? нет, я слышу… – очнувшись сказала она, – где я брала книги? Тут… в городе, то у того, то у другого…

– Волохов раздавал эти же книги… – заметил он.

– Может быть, и он… Я у учителей брала…

«Не учитель ли какой-нибудь, в роде m-r Шарля?» – сверкнуло у него в уме.

– Что же Николай Иванович говорит о Спинозе и об этих всех авторах?

– Много: всего не припомнишь…

– Например? – добивался Райский.

– Он говорит, что это «попытки гордых умов уйти в сторону от истины», вот как эти дорожки бегут в сторону от большой дороги и опять сливаются с ней же…

– Еще что?

– Еще? – что еще? Теперь забыла. Говорит, что все эти «попытки служат истине, очищают ее, как огнем, что это неизбежная борьба, без которой победа и царство истины не было бы прочно…» И мало ли что он еще говорил!..

– А где «истина»? он не отвечал на этот Пилатов вопрос?

– Вон там, – сказала она, указывая назад на церковь, – где мы сейчас были!.. Я это до него знала…

– Ты думаешь, что он прав?.. – спросил он, стараясь хоть мельком заглянуть ей в душу.

– Я не думаю, а верю, что он прав. А вы? – повернувшись к нему, спросила она с живостью.

Он утвердительно наклонил голову.

– Зачем же меня спрашиваете?

– Есть неверующие: я хотел знать твое мнение…

– Я в этом, кажется, не скрывалась от вас: вы часто видите мою молитву…

– Да, но я желал бы слышать ее: скажи, о чем ты молишься, Вера?

– О неверующих… – тихо сказала она.

592

– А я думал – о своей тревоге, об этой буре…

– Да… в этом – и моя тревога, и моя буря!.. – шептала она. Он не слыхал.

Проходя мимо часовни, она на минуту остановилась перед ней. Там было темно. Она, с медленным, затаенным вздохом, пошла дальше, к саду, и шла всё тише и тише. Дойдя до старого дома, она остановилась и знаком головы подозвала к себе Райского.

– Послушайте, что я вам скажу… – тихо и нерешительно начала она, как будто преодолевая себя.

– Говори, Вера…

– Вы сказали… – еще тише начала она, – что самое верное средство против… «бури»… это не ходить туда…

Она показала к обрыву.

– Да, вернее этого нет.

– Я хотела просить вас…

Она остановилась, держа его за борт пальто.

– Я жду, Вера, – шептал и он, с легкой дрожью нетерпения и, может быть, тяжелого предчувствия. – Вчера я ждал только для себя, чтоб унять боль: теперь я жду для тебя, чтоб помочь тебе – или снести твою ношу, или распутать какой-то трудный узел, может быть, спасти тебя…

– Да, помогите… – сказала она, отирая платком выступившие слезы, – я так слаба… нездорова… сил у меня нет…

– Не поможет ли лучше меня бабушка? Откройся ей, Вера; она женщина, и твое горе, может быть, знакомо ей…

Вера, зажав глаза платком, отрицательно качала головой.

– Нет, она не такая… она ничего этого не знала…

– Что же я могу сделать?.. скажи всё…

– Не спрашивайте меня, брат: я не могу сказать всего. Сказала бы всё, и бабушке, и вам… и скажу когда-нибудь… когда пройдет… а теперь пока не могу…

– Как же я могу помочь, когда не знаю ни твоего горя, ни опасности? Откройся мне, и тогда простой анализ чужого ума разъяснит тебе твои сомнения, удалит, может быть, затруднения, выведет на дорогу… Иногда довольно взглянуть ясно и трезво на свое положение, и уже от одного сознания становится легче. Ты сама не можешь: дай мне взглянуть со стороны. Ты знаешь, два ума лучше одного…

593

– Никакие умы, никакой анализ – не выведут на дорогу, следовательно и говорить бесполезно! – почти с отчаянием сказала она.

– Как же я могу помочь тебе?

Она близко глядела ему в глаза глазами, полными слез.

– Не покидайте меня, не теряйте из вида, – шептала она. – Если услышите… выстрел оттуда… (она показала на обрыв) – будьте подле меня… не пускайте меня – заприте, если нужно, удержите силой… Вот до чего я дошла! – с ужасом сама прошептала она, закинув голову назад в отчаянии, как будто удерживала стон, и вдруг выпрямилась. – Потом… – тихо начала опять, – никогда об этом никому не поминайте, даже мне самой! Вот всё, что вы можете сделать для меня: за этим я удержала вас! Я жалкая эгоистка: не дала вам уехать! Я чувствовала, что слабею… У меня никого нет, бабушка не поняла бы… Вы один… Простите меня!