Иван Гончаров - Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том. 7

– Я дамское седло достал, Марфа Васильевна: вам верхом ездить; графский берейтор берется в месяц вас выучить – хотите, я сейчас привезу…

– Ах, какой вы милый, какой вы добрый! – не вспомнясь от удовольствия, сказала Марфинька. – Как весело будет… ах, бабушка!

– Кто тебе позволит так проказничать? – строго заметила бабушка. – А вы что это, в своем ли уме: девушке на лошади ездить!

– А Марья Васильевна, а Анна Николаевна – как же ездят они?..

– Ну, им и отдайте ваше седло! Сюда не заносите этих затей: пока жива, не позволю. Этак, пожалуй, и до греха недолго: курить станет.

Марфинька надулась, а Викентьев постоял минуты две в недоумении, почесывая то затылок, то брови, потом вместо того чтоб погладить волосы, как делают другие, поерошил их, расстегнул и застегнул пуговицу у жилета, вскинул легонько фуражку вверх и, поймав ее, выпрыгнул из комнаты, сказавши: «Я за нотами и за книгой – сейчас прибегу…» – и исчез.

Марфинька хотела тоже идти, но бабушка удержала ее.

– Послушай, душечка, поди сюда, что я тебе скажу, – заговорила она ласково и немного медлила, как будто не решалась говорить.

Марфинька подошла, и бабушка поправляла ей волосы, растрепавшиеся немного от беготни по саду, и глядела на нее, как мать, любуясь ею.

– Что вы, бабушка? – вдруг спросила Марфинька, с удивлением вскинувши на старушку глаза и ожидая, к чему ведет это предисловие.

315

– Ты у меня добрая девочка, уважаешь каждое слово бабушки… не то что Верочка…

– Верочка тоже уважает вас: напрасно вы на нее…

– Ну, ты ее заступница! Уважает, это правда, а думает свое, значит, не верит мне: бабушка-де стара, глупа, а мы, молодые, – лучше понимаем, много учились, всё знаем, всё читаем. Как бы она не ошиблась… Не всё в книгах написано!

Бережкова задумчиво вздохнула.

– Что же вы хотели сказать мне? – с любопытством спросила Марфинька.

– А вот что: ты взрослая девушка, давно невеста: так ты будь немножко пооглядчивее…

– Как это пооглядчивее, бабушка?

– Погоди, не перебивай меня. Ты вот резвишься, бегаешь, точно дитя, с ребятишками возишься…

– Разве я всё бегаю? Ведь я работаю, шью, вышиваю, разливаю чай, хозяйством занимаюсь…

– Опять перебила! Знаю, что ты умница, – ты клад, дай Бог тебе здоровья, – и бабушки слушаешься! – повторила свой любимый припев старушка.

– Так за что же вы браните меня?

– Погоди, дай сказать слово! Где же я браню? Я говорю только, чтоб ты была посерьезнее…

– Как, уж и бегать нельзя: это разве грех? А вон братец говорит…

– Что он говорит?

– Что я слишком уж… послушная, без бабушки ни на шаг…

– А ты не слушай его: он там насмотрелся на каких-нибудь англичанок да полячек: те еще в девках одни ходят по улицам, переписку ведут с мужчинами и верхом скачут на лошадях. Этого, что ли, братец хочет? Вот постой, я поговорю с ним…

– Нет, бабушка, не говорите, – он рассердится, что я пересказала вам…

– И хорошо сделала, и всегда так делай! Мало ли что он наговорит, братец твой! Видишь что: смущать вздумал девочку!

– Разве я девочка? – обидчиво заметила Марфинька. – Мне четырнадцать аршин на платье идет… Сами говорите, что я невеста!

316

– Правда, ты выросла, да сердце у тебя детское, и дай Бог, чтоб долго таким осталось! А поумнеть немного не мешает.

– А зачем, бабушка: разве я дура? Братец говорит, что я проста, мила… что я хороша и умна как есть, что я…

Она остановилась.

– Ну, что еще?

– Что я «естественная»!..

Татьяна Марковна помолчала, по-видимому, толкуя себе значение этого слова. Но оно почему-то ей не понравилось.

– Братец твой пустяки говорит, – сказала она.

– Ведь он умный-преумный, бабушка.

– Ну, да – умнее всех в городе. И бабушка у него глупа: воспитывать меня хочет! Нет, ты старайся поумнеть мимо его, живи своим умом.

– Господи! ужели я дура такая?

– Нет, нет, ты, может быть, поумнее многих умниц… – бабушка взглянула по направлению к старому дому, где была Вера, – да ум-то у тебя в скорлупе, а пора смекать…

– Зачем же, бабушка?

– А хоть бы затем, внучка, чтоб суметь понять речи братца и ответить на них порядком. Он, конечно, худого тебе не пожелает; смолоду был честен и любил вас обеих: вон имение отдает, да много болтает пустого…

– Не всё же он пустое болтает: иногда так умно и хорошо говорит…

– И Полина Карповна не дура: тоже хорошо говорит. Я не сравниваю Борюшку с этой козой, а хочу только сказать – острота остротой, а ум умом! Вот ты и поумней настолько, чтоб знать, когда твой братец говорит с остротой, когда с умом. На остроту смейся, отвечай остротой, а умную речь принимай к сердцу. Острота фальшива, принарядится красным словцом, смехом, ползет, как змей, в уши, норовит подкрасться к уму и помрачить его, а когда ум помрачен, так и сердце не в порядке. Глаза смотрят, да не видят или видят не то…

– За что же вы, бабушка, браните меня? – с нетерпением спросила Марфинька.

У ней даже навернулись слезы.

– Вы говорите: нехорошо бегать, возиться с детьми, петь – ну, не стану…

317

– Боже тебя сохрани! Бегать, пользоваться воздухом – здорово. Ты весела, как птичка, и дай Бог тебе остаться такой всегда, люби детей, пой, играй…

– Так за что же браните?

– Не браню, а говорю только: знай всему меру и пору. Вот ты давеча побежала с Николаем Андреевичем…

Марфинька вдруг покраснела, отошла и села в угол. Бабушка пристально поглядела на нее и начала опять, тоном ниже и медленнее.

– Это не беда: Николай Андреич прекрасный, добрый – и шалун, такой же резвый, как ты, а ты у меня скромница, лишнего ни себе, ни ему не позволишь. Куда бы вы ни забежали вдвоем, что бы ни затеяли, я знаю, что он тебе не скажет непутного, а ты и слушать не станешь…

– Не прикажите ему приходить! – сердито заметила Марфинька. – Я с ним теперь слова не скажу…

– Это хуже: и он, и люди Бог знает что подумают. А ты только будь пооглядчивее, – не бегай по двору да по саду, чтоб люди не стали осуждать: «Вон, скажут, девушка уж невеста, а повесничает, как мальчик, да еще с посторонним…»

Марфинька вспыхнула.

– Ты не красней: не от чего! Я тебе говорю, что ты дурного не сделаешь, а только для людей надо быть пооглядчивее! Ну, что надулась: поди сюда, я тебя поцелую!

Бережкова поцеловала Марфиньку, опять поправила ей волосы, всё любуясь ею, и ласково взяла ее за ухо.

– Николай Андреич сейчас придет, – сказала Марфинька, – а я не знаю, как теперь мне быть с ним. Станет звать в сад, я не пойду, в поле – тоже не пойду и бегать не стану. Это я всё могу. А если станет смешить меня – я уж не утерплю, бабушка, – засмеюсь, воля ваша! Или запоет, попросит сыграть: что я ему скажу?

Бабушка хотела отвечать, но в эту минуту ворвался в комнату Викентьев, весь в поту, в пыли, с книгой и нотами в руках. Он положил и то и другое на стол перед Марфинькой.