Виктор Конецкий - За доброй надеждой

Сегодня за кормой осталось 21 360 миль — виток по экватору вокруг планеты. Третий штурман объявил об этом перед обедом.

Занятно было бы взять у нас функциональные пробы и задать психофизиологические тесты. Мы продолжаем работать полным ходом на 8 — 9-балльный ветер в мордотык.

В районе Дурбана исчез без вести самолет. Дурбан каждый час дает сигнал повышенного внимания и: «Все проходящие в пятидесяти милях суда ищите настойчиво воздушный аппарат и экипаж». Дурбан уже далеко у нас за кормой. Судя по всему, ребята на воздушном аппарате улетели в вечность.

Пересекаем Аргентинскую котловину, вошли в зону распространения айсбергов. Граница зоны указывается на картах с запасом, и шансов встретиться с ними у нас нет. Айсберги выносятся сюда Фолклендским течением и течением Западных ветров.

Чем ближе к Огненной Земле, тем мрачнее океан. Шторм 9 баллов в лоб. Ход падает. А Москва нас подгоняет и подгоняет.

Читаю Стендаля параллельно с дневниками Кука и на вахте листаю лоцию южной части Атлантики. Получается забавная каша.

Фолклендские острова присоединил к Британии в 1764 году Джон Байрон — дед пиита, английский адмирал, прозванный за отчаянный нрав «Джеком бурь». Своим присоединением дед принес хлопот родной короне больше, чем даже внук. Ибо внук давно вплелся в лавровый венок Британии, а Фолклендские острова приносили и приносят Британии одни неприятности и войны. За этот тоскливый клок земли царапались Франция, Испания, а сейчас Аргентина.

«Джек бурь» наткнулся на острова, так как ошибся в счислении на пять градусов широты — почти расстояние от Москвы до Ленинграда. Такая ошибка представляется невозможной даже по тем временам. Особенно для моряка, который затем благополучно обошел вокруг планеты. Скорее всего англичане хитрили.

Я как раз читал о том, что поэт Байрон поддерживал себя в ночные творческие часы смесью можжевеловой водки с водой, когда по трансляции торжественно объявили о прекрасном качестве связи между тремя космическими кораблями и кораблями в Мировом океане, то есть и нами. Затем были объявлены благодарственные радиограммы от Келдыша, Госкомиссии и даже начальника нашего пароходства.

Два огромных безмолвных фрегата плыли рядом с рубкой в соленом ветре. Огромная тяжесть их тел, когтей, клювов. И ни единого крика, и неколебимость крыл. Как они находят друг друга в океанах, если даже не кричат? Каждое крыло фрегата — размах двух моих рук. И куда они деваются ночью? Ведь с первым лучом рассвета они уже рядом с нами. Сутки за сутками.

— Можно бы пульнуть, — сказал капитан задумчиво. — Но кто чучело сделает? И еще вопрос: в какую квартиру чучело поместится? У меня две крохотные комнаты в коммуналке...

— Да, — сказал я. — Вопросов больше, чем ответов, Георгий Васильевич.

Он посмотрел на небеса, где сидели в брюхе «Союзов» космонавты, кивнул головой, точно боднул низкие тучи, и пробормотал:

— А мы? Так и сдохнем здесь, в сороковых или пятидесятых!

Георгий Васильевич терпеть не мог сороковые и пятидесятые широты. Здесь ему вспороли живот, здесь он слишком долго играл в гляделки со смертью.

— Так и сдохнешь в сороковых или пятидесятых! — с некоторым даже удовлетворением повторил мой капитан.

Да, ощущается уже кое в чем время. Скоро четыре месяца, как мы в этом рейсе. Сто двадцать ночей подряд я уже провел без сна. Кто еще, кроме двигающихся в пространстве людей, или стариков, или больных, ночь за ночью думает о мизерности, неудачливости судьбы, жизни? Где-то спят нормальные люди, а ты все задаешь себе идиотские вопросы и наконец сам становишься идиотом. Или погрязаешь в мелкой текучке судовых будней: «А что сегодня на обед?..» Я решительно не нахожу в себе сил, чтобы хоть как-то осмыслить существование.

Точку приблизили миль на двести. И мы отработали с очередным объектом, но антенны в этот раз прошли не через зенит, а под острым углом к горизонту. Серое небо, низкие тучи, темно-серый с сединой океан — как шкура старого ишака. Безрадостный, пустынный океан, который еще раз доказал, что человек предполагает, а он располагает.

И сразу легли на курс в район Рио-де-Жанейро. Там есть банка Альмиранти-Сальданья с глубинами около семидесяти метров. Можно под теплым солнцем в дрейфе лежать, греться и рыбу ловить.

Прямо в рубку на ночную вахту позвонили мне ребята из экспедиции, пригласили после смены в четыре утра к ним. У ребят отличное настроение — работу они выполнили хорошо, Москва похвалила. И еще всем нам было приятно, что идем мы почти на чистый норд — все-таки домашнее направление. Слухи, конечно, по судну, что месяца через два, к Новому году, ошвартуемся в гавани Васильевского острова.

Я сидел у ребят, пили разбавленный спиртик тайком от высокого начальства, слушали магнитофон, трепались за жизнь, спорили... Пришла радиограмма: лечь на Монтевидео, сдать материалы на самолет, который прилетит за ними туда, и возвращаться в Индийский океан.

Главная тяжесть нашей работы — в неопределенности: не знаешь, куда повернут через минуту, не знаешь, сколько времени будет рейс. Зимовщик засел на Антарктиде и сидит, ждет, когда за ним «Обь» приплывет, ему есть для чего дни считать. А здесь и считать нет смысла, хотя мы, ясное дело, все равно считаем. И используем самые простые способы улучшать настроение. Например, вспомнишь, что сейчас в Ленинграде продают из деревянных загородок арбузы... Или заметишь в волне черепаху. Год назад в Средиземном море видел. Но средиземноморская сразу ушла на глубину виражом, как планер, испугалась шума винтов. Здешняя только голову приподняла, покачиваясь на волне.

Если бы сегодня глухой ночью в кромешной темноте кто-нибудь притаился в рулевой рубке теплохода «Невель», то смог бы подслушать такой диалог:

— Ну, что-нибудь видно?

— Нет. Они, очевидно, прячутся.

— Машина чего-нибудь изображает?

— Рисует на пятидесяти, а надо двадцать пять.

— Глубь материка?

— Да. Горы нет на карте. Есть три речки — Хосе-Игнасио, Гарсон и Роча. Они вытекают в разные стороны из одной точки.

— И машина рисует эту точку?

— Да, а они все попрятались — это очевидно.

— Залезли в норы и затаились?

— Да, но им это не поможет.

— Мы их все равно найдем?

— Я в этом убежден.

— Они хорошо окопались, эти мерзавцы!

— От уругвайцев можно ожидать чего угодно.

— Я тоже думаю, что они способны поставить дымовую завесу над всем материком.

— С них станется! В лоции написано, что они состоят из смеси индейцев, испанцев и итальянцев. Представляете, какие у них женщины?

— Они прячутся вместе с женщинами?

— Я сейчас уточняю.