Кнут Гамсун - Соки земли

Исаак осторожно взял в руки и погладил.

– Красивый, правда?

– О, красивый! В таком можно объездить весь свет! – А пальцы у него стали такие чудные, так и прилипали к этому чудесному шелку.

Вот уж Ингер и нечего показывать, но, укладывая пакет, она сидела, вытянув вперед ноги, так что видны были ее чулки с красными каемками.

– Гм. Это, должно быть, городские чулки? – спросил Исаак.

– Да. Это городская пряжа, только я сама их связала – на спицах. Это очень длинные чулки, выше колена, вот посмотри…

Немного погодя, она услышала свой собственный шепот:

– А ты… ты весь такой же… каким был!

Через некоторое время они опять едут, Ингер сидит в телеге и держит вожжи.

– Я привезла с собой пакетик кофею, – говорит она, – только нынче вечером тебе не придется попробовать, он не жареный.

– Ничего! – отвечает он.

Через час солнце село и стало свежо, Ингер хочет слезть и идти пешком.

Вдвоем они плотнее укутывают Леопольдину одеялом и улыбаются тому, что она так долго спит. Муж и жена опять тихонько переговариваются на ходу. Как приятно слушать речь Ингер, никто не говорит чище, чем она сейчас!

– У нас теперь не четыре коровы? – спрашивает она.

– Ох, нет, больше, – гордо отвечает он, – у нас восемь.

– Восемь коров!

– Да, вместе с быком.

– А вы продавали масло?

– Как же. И яйца.

– У нас и куры есть?

– Само собой. И свинья.

Ингер по временам до того удивляется, что не может опомниться и на минутку останавливает лошадь:

– Тпру!

А Исаак гордится и старается еще больше ее огорошить:

– А Гейслер-то, – говорит он, – знаешь Гейслера? Он был у нас недавно.

– И что ж?

– Он купил у меня медную гору.

– Ну? Что за медная гора?

– Из меди. Она вон там, наверху, на северной стороне озера.

– А-а. Так ты же, наверное, немного за нее получил?

– Как бы не так! Не такой он человек, чтобы не заплатил как следует.

– Сколько же ты получил?

– Гм. Ты не поверишь, – целых двести далеров.

– И ты их получил? – восклицает Ингер и опять останавливается на минутку: – Тпру!

– Получил. И за участок выплатил давным-давно, – сказал Исаак.

– Нет, ты прямо какой-то необыкновенный!

Поистине, приятно было удивлять Ингер и превращать ее в богачку; поэтому Исаак прибавил, что у них нет никаких долгов, ни торговцу и никому другому.

И у него припрятаны не только Гейслеровы двести далеров, но и еще сверх того, еще целых сто шестьдесят далеров. Так что он уж и не знает, как им благодарить бога.

Они заговорили о Гейслере, Ингер рассказала, как он потрудился для ее освобождения. Это прошло не так-то для него гладко, он долго приставал к директору и был у него много раз, Гейслер писал даже самим государственным советникам или каким-то другим начальникам, но это он делал за спиной у директора, и когда директор узнал, то очень рассердился, как и можно было ожидать. Но Гейслер его не испугался и потребовал нового допроса, нового суда и все такое. И тут уж королю пришлось подписать.

Бывший ленсман Гейслер всегда хорошо относился к этим двум людям, и они часто думали, за что бы это; он делал все за простую благодарность, это было прямо непонятно. Ингер говорила с ним в Трондъеме, и все-таки не поняла его. – Он никого другого в селе не хочет знать, кроме нас, – объяснила она.

– Он так сказал?

– Да. Он зол на здешнее село. Я, говорит, им покажу – селу-то!

– Так.

– И они, говорит, пожалеют, что остались без меня. Они выехали на опушку и увидели впереди свой дом.

Построек стало больше, чем прежде, они были красиво выкрашены, Ингер не узнавала места и резко осадила лошадь:

– Да ведь это же не… не у нас! – воскликнула она. Маленькая Леопольдина, наконец, проснулась и тоже встала, она совсем выспалась, ее спустили на землю и она пошла.

– Мы туда едем? – спросила она.

– Да. Хорошо тут?

У домов двигались маленькие фигурки, это были Елисей и Сиверт, поджидавшие приезжих; они побежали навстречу, Ингер так озябла, такой на нее напал кашель и насморк, что отозвался даже на глазах, они наполнились влагой. – На пароходе так простужаешься, видал ты, до чего можно застудить глаза!

Но, подбежав ближе, мальчики вдруг остановились и вытаращили глаза. Мать свою они позабыли, а маленькую сестрицу никогда не видали. Но папа – его они узнали только, когда он подошел совсем близко. Он остриг свою длинную бороду.

Теперь опять все хорошо. Исаак сеет овес, боронит, заглаживает его катком.

Маленькая Леопольдина прибегает и просится покататься на катке. Вот выдумала – покататься на катке! Она такая маленькая и ничего не понимает, братья ее лучше знают, на папином катке ведь нет сиденья.

Но папе приятно, что пришла маленькая Леопольдина и что она такая доверчивая, он говорит с ней и просит ее аккуратно ступать по полю, чтоб не набрать земли в башмачки.

– Да что это, на тебе, кажется, сегодня голубенькое платьице? Покажи-ка, ну да, конечно, голубенькое! И поясок и все такое. Ты помнишь большой пароход, на котором приехала? А машины видела? Ну, а теперь иди домой с мальчиками. Займитесь чем-нибудь.

После отъезда Олины Ингер впряглась в свою работу по дому и на скотном дворе. Она, пожалуй, несколько преувеличивает свою чистоплотность и из стремления показать, что она желает придать другой оборот делу, и, действительно, прямо необыкновенно, какая во всем произошла перемена, даже стекла в землянке у скотины начисто вымыты и стойла подметены.

Но это было только в первые дни, в первую неделю, потом она понемножку стала отставать. В сущности, весь этот парад на скотном дворе был совсем не нужен, можно было лучше использовать время, Ингер так многому научилась в городе, и следовало бы извлечь выгоду из этой науки. Она снова взялась за прялку и ткацкий станок и, правда, стала еще мастеровитее и проворнее, чересчур уж даже проворна, ох, ты! Особенно, когда на нее смотрел Исаак; он не понимал, как это человек может так шибко двигать пальцами, длинными, красивыми пальцами на большой руке. Но в разгаре одной работы Ингер вдруг бросала ее и переходила к другой. Правда, у нее теперь стало больше дела, чем прежде, и большой кругозор, может быть, она стала теперь и не так уж терпелива. В ней, как будто, поселилось какое-то беспокойство и подгоняло ее.

Вот взять хоть бы цветы, которые она привезла с собой. Луковицы и отводки, маленькие растеньица, о них тоже надо было позаботиться. Окошка стало мало, подоконник слишком узок для цветочных горшков. Исааку пришлось сделать ей маленькие ящики для бегоний, фуксий и роз.

А кроме того, одного окошка и вообще было мало; что значит одно окно для целой горницы!

– И еще вот что, – сказала Ингер, – у меня нет утюга. Мне нужен утюг, чтоб приглаживать швы, когда я шью белье и платье, а то нельзя сделать настоящего шва; хоть какой-нибудь утюг да нужен.