Кнут Гамсун - Соки земли

Хоть бы выпростать руку, она лежала на чем-то остром, на камне, и камень тихонько и вежливо въедался в руку. Хоть бы убрался этот проклятый камень, но никто еще не слыхал, чтоб от камня можно было дождаться любезности.

Время идет, снег метет жестоко, Акселя совсем заносит, он совершенно беспомощен, снег невинно и бездумно ложится на его лицо, сначала тает, потом лицо остывает, и снег перестает таять. Вот теперь-то начинается по– настоящему!

Он громко кричит два раза и прислушивается.

Вот занесло и топор, он видит только кусочек топорища. Неподалеку висит на дереве сумка с едой, если б достать, он бы съел кусочек, этакий изрядный ломтище! А уж раз он так смел в своих требованиях, то хорошо бы заодно раздобыть и куртку, становится холодно. Он опять громко кричит.

Вон стоит Бреде. Он остановился, смотрит на кричащего, стоит всего секунду и шарит глазами в том направлении, словно выискивая, что там происходит.

– Подойди и подай мне топор! – жалобно кричит Аксель.

Бреде отводит глаза, он понял, что произошло, и вот он смотрит вверх, на телеграфный провод и как будто собирается засвистать. Спятил он, что ли!

– Подойди и дай мне топор! – повторяет Аксель громче, – я лежу под деревом!

Бреде ужасно исправился и стал усерден к службе, он смотрит только на провода и вот-вот засвищет. И обратите внимание, что, пожалуй, он засвищет весело и мстительно.

– Что ж, ты хочешь убить меня и даже не подаешь мне топора! – кричит Аксель.

Тогда оказывается, что Бреде как будто надо спуститься по линии немножко дальше, осмотреть провода и там. Он исчезает в метели.

Так, да, да. Но теперь очень было бы хорошо, если б Аксель как-нибудь высвободился сам и достал топор! Он напрягает живот и грудь, чтоб приподнять придавившую его огромную тяжесть, толкает дерево, трясет его, но добивается только того, что его еще больше засыпает снегом. После нескольких тщетных попыток он успокаивается.

Начинает смеркаться. Бреде ушел, но как далеко? Не особенно далеко, Аксель опять кричит и тут же говорит одним духом:

– Что ж, ты так и оставишь меня валяться тут, убийца? – кричит он, – неужто тебе не дорога твоя душа и вечное блаженство? Ты знаешь, что можешь подучить корову, если поможешь мне, но ты пес, Бреде, ты хочешь погубить меня.

Но я же зато донесу на тебя, так же истинно, как я сейчас лежу здесь, помяни мое слово! Неужто ты не можешь подойти и дать мне топор?

Тишина. Аксель опять барахтается под деревом, чуть-чуть приподнимает его животом, снег засыпает его еще больше. Потом сдается и вздыхает, он устал и ему хочется спать. Скотина стоит теперь в землянке и мычит, она с утра не пила и не ела, Варвара ее уж не кормит, Варвара удрала, удрала с обоим» кольцами. Смеркается, ну да, наступает вечер и ночь, но это-то еще куда бы ни шло, только вот холодно, борода обмерзла, глаза, должно быть, тоже смерзаются, хорошо бы достать куртку с дерева, и – возможно ли! Нога его совсем отмерзла до бедра. – Все в руке Божьей! – говорит он, и звучит это так, как будто он и впрямь может говорить по-божественному, когда захочет.

Темнеет, ну что ж, он может умереть и без зажженной лампы! Он становится таким кротким и добрым, и ради пущего смирения, ласково н глупо улыбается непогоде, это божий снег, невинный снег! Да, он даже готов не доносить на Бреде.

Он затихает, сонливость все более и более овладевает им, он точно парализован от всепрощения, он видит так много белого перед глазами, леса и равнины, большие крылья, белая пелена, белые паруса, белое, белое – что это такое? Чепуха, он отлично знает, что это снег, он лежит на земле, похоронен под деревом, и в этом нет никакого колдовства.

И вот он опять кричит наудачу, вопит; под снегом лежит его сильная, волосатая грудь и вопит, вопит так, что должно быть слышно до самой землянки, у скотины, вопит раз за разом.

– Не свинья ли ты, не зверь, – кричит он Бреде, – подумал ли ты, что делаешь, оставил меня погибать? Не можешь ты подать мне топор, спрашиваю я, подлая ты тварь или человек? Ну да скатертью тебе дорога, если ты и вправду задумал уйти от меня.

Должно быть, он спал, он совсем окоченел и безжизнен, но глаза у него открыты, скованы льдом, но открыты, он не может моргнуть; что же, он спал с открытыми глазами? Бог знает, может быть, он дремал всего минуту, а может и час, но вот перед ним стоит Олина. Он слышит, как она спрашивает:

– Иисусе Христе, жив ты или нет? – и опять спрашивает, зачем он тут лежит, с ума сошел он, что ли? Во всяком случае, Олина стоит над ним.

В Олине есть что-то от ищейки, от шакала, она выныривает, где случится беда, нюх у нее очень острый.

Как бы выкарабкалась Олина в жизни, если б она везде не шныряла и не обладала острым нюхом? И вот она, стало быть, узнала, что Аксель посылал за ней, перебралась, в семьдесят лет, через перевал, чтоб пойти к нему.

Переждала в тепле в Селланро вчерашнюю бурю, сегодня пришла в Лунное, никого не застала, накормила скотину, постояла на крыльце, послушала, вечером подоила коров, опять послушала, – что-то непонятное.

Но вот Олина слышит крики и кивает головой: Аксель это или духи преисподней? В обоих случаях стоит разнюхать, поискать вечной мудрости Всемогущего в такой тревоге в лесу. – А мне он ничего не сделает, потому что я не властна развязать ремень у его обуви. И вот она стоит над Акселем.

– Топор? – Олина роется в снегу и не находит топора. Она хочет обойтись без топора и пытается приподнять дерево, но сил у нее, как у малого ребенка, и ей удается потрясти только верхние сучья. Она опять ищет топор, темно, но она роет руками и ногами. Аксель не может показать, он может только сказать, где топор лежал раньше, но там его теперь нет.

– Жалко, что так далеко от Селланро! – говорит Аксель.

Олина начинает искать по собственному соображению, Аксель кричит ей, что нет, там не может быть.

– Нет, нет, – говорит Олина, – я хочу только посмотреть везде! А это что? – говорит она.

– Неужели нашла? – спрашивает Аксель.

– Да, с помощью Всемогущего! – высокопарно отвечает Олина.

Но Аксель настроен особенно возвышенно, он допускает, что, может быть, не совсем ясно соображает, он почти что умер. Да и на что Акселю топор? Он не мог шевельнуться, Олине пришлось рубить самой. О, Олина много поработала топором, нарубила за свою жизнь не одну вязанку дров. Аксель не может идти, одна нога его совсем отмерла до бедра, спина окоченела, от сильного колотья он громко вскрикивает, в общем он чувствует себя полуживым, какая-то часть его осталась под деревом.

– Что-то уж очень чудно, – говорит он, – я не понимаю! Олина понимает и объясняет ему все удивительными словами, – ну да, потому что она спасла человека от смерти и это знает: Всемогущий пожелал воспользоваться ею, как смиренным орудием, а не пожелал посылать небесное воинство. Неужели Аксель не видит его мудрого указания и решения? А если б он захотел послать червя, пресмыкающегося в земле, то мог послать и его.