Кнут Гамсун - Соки земли

– Так, так, спасибо вам за это!

– Это я, а не кто другой, пошла в городе к Ироду и Пилату и хлопотала за вас. И ты, ведь слышал, что всем нам, произносившим речи, пришлось сваливать часть вины на тебя, чтоб добиться оправдания вас обоих.

– Да, – проговорил Аксель.

– Но ведь ты же ни одной минуты не думал, что я настроена против тебя, не правда ли? Против тебя, которого я считаю таким превосходным малым!

Как это было приятно после стольких унижений! Во всяком случае, Аксель так растрогался, что ему захотелось подарить ленсманше что-нибудь, все равно что, лишь бы выразить свою благодарность и сделать какой-либо подарок, пожалуй, отвезти убоины осенью. У него был молодой бычок.

Ленсманша Гейердаль сдержала слово: она взяла к себе Варвару. И на пароходе она заботилась о ней, не давала ей зябнуть или голодать, не позволяла и болтать с бергенским штурманом. Когда это случилось в первый раз, ленсманша ничего не сказала, только позвала Варвару к себе. Но смотрите-ка, Варвара опять стоит и болтает с штурманом, и выгибает головку на бочок, и говорит на бергенском наречии, и улыбается. Тогда ленсманша подозвала ее и сказала:

– Я думаю, тебе не следует сейчас стоять с мужчинами и вести с ними разговоры, Варвара. Вспомни, что ты только что пережила и от чего спаслась.

– Я только услыхала, что он из Бергена, оттого с ним и заговорила, – ответила Варвара.

Аксель с ней не разговаривал. Он заметил, что она похудела и побледнела, а зубы у нее стали хорошие. Ни одного его кольца на ней не было…

И вот Аксель идет по равнине. Ветрено и льет дождь, но он рад и весел. Он видел на пристани косилку и борону для целины. Вот так Гейслер! И ведь ни слова не сказал в городе об этом огромном подарке. Что за мудреный барин.

Акселю недолго пришлось отдохнуть дома: с осенними бурями начались новые заботы и неприятности, которые он сам навязал себе: телеграф на его стенке извещал, что на линии беспорядок.

Это за то, что он пожадничал на деньги, принимая эту должность. И с самого начала это было неприятно, Бреде Ольсен прямо грозил ему; когда он пришел и за телеграфным имуществом и аппаратом, тот сказал:

– Не очень-то ты помнишь, что я спас тебе жизнь зимой.

– Мне спасла жизнь Олина, – отвечает Аксель.

– Так, а разве я не тащил тебя домой на своей несчастной спине? А за это ты подстроил так, чтоб купить у меня в летнюю пору хутор и выкинуть на улицу, на зиму глядя! – Бреде был оскорблен до глубины души, он сказал: – Но сделай одолжение, забирай и телеграф и весь этот хлам. Я переезжаю с семьей в село и примусь за одно дело, что это за дело – тебе и не снилось, а будет у меня гостиница и такое место, куда люди смогут приходить пить кофей. Ты думаешь, мы не справимся? Жена моя будет продавать всякие угощения, а сам я стану разъезжать по делам, и заработаю гораздо больше тебя. Но только вот что я тебе, Аксель, скажу: я могу наделать тебе много каверз, я ведь до тонкости знаком с телеграфом, я могу повалить столбы, порвать проволоку.

Вот тебе и придется отрываться в рабочую пору. Только это я и хотел тебе сказать, а ты постарайся запомнить…

И вот Аксель мог бы привезти с пристани машины – о, они были такие раззолоченые и цветистые, словно вывески, он мог бы привезти их сегодня, любоваться ими и поучиться, как ими действовать, – а теперь им приходится стоять. Обидно откладывать необходимую работу и бегать по телеграфной линии.

Но, ведь, вот деньги.

На вершине скалы он встречает Аронсена. Торговец Аронсен стоит и смотрит куда-то в бурю, сам он точно призрак. Чего ему здесь надо? Должно быть, не находит покоя, его тянет на скалу самому осмотреть рудник. Да, торговец Аронсен полон беспокойства за себя и за судьбу своей семьи. И вот он стоит перед полным разорением и опустошением на покинутой скале: машины валяются и ржавеют, материалы, повозки, многое под открытым небом, все без призора, в отчаянном виде. Кое-где на стенах бараков прибиты рукописные плакаты, запрещающие уносить или портить инструменты, экипажи и строения, принадлежащие обществу.

Аксель останавливается поболтать с помешанным лавочником и спрашивает:

– Уж не на охоту ли вы собрались?

– Да, мне непременно надо добыть его! – отвечает Аронсен.

– Кого вам надо добыть?

– Кого? Того, кто разоряет, и меня и всех остальных в округе. Кто не захотел продать свою скалу, прекратил движение и отнял у людей торговлю и деньги.

– Вы говорите про Гейслера?

– Именно про него. Его следовало бы расстрелять! Аксель смеется и говорит:

– А ведь Гейслер был на днях в городе, вы могли бы его там встретить.

Только, по моему слабому разумению, не думаю я, чтоб вам стоило связываться с этим человеком.

– Почему это? – резко спрашивает Аронсен.

– Я боюсь, что он окажется для вас чересчур непонятен и высокопоставлен.

Они заспорили и Аронсен все больше и больше сердился. Под конец Аксель спросил, шутки ради:

– Ведь вы не собираетесь оставить нас здесь совсем не при чем, и не уедете от нас?

– Уж не воображаешь ли ты, что я стану гнить в ваших болотах, когда я не могу заработать даже на табак для трубки? – злобно вскричал Аронсен. – Если ты достанешь мне покупателя – непременно продам!

– Покупателя? – спросил Аксель. – У нас хорошая земля, если б вы занялись ею, как следует; на таком участке, как ваш, смело можно прокормиться.

– Ты же слышишь, что я не желаю в ней копаться! – опять закричал Аронсен прямо в бурю. – Я могу найти занятие получше!

Аксель сказал, что может достать ему покупателя, но Аронсен язвительно засмеялся над подобной мыслью:

– Здесь в округе нет ни одного человека, который мог бы купить мой участок.

– Нет, как раз здесь. Но могут найтись и другие.

– Здесь только дрянь и нищие, – с бешенством продолжал Аронсен.

– Уж какие есть. А только Исаак из Селланро может купить ваш участок в любой день, – обиженно сказал Аксель.

– Не думаю, – сказал Аронсен.

– Мне все равно, что вы думаете, – отвечал Аксель и повернулся уходить.

Аронсен крикнул ему вслед:

– Подожди немножко! По твоему, Исаак мог бы избавить меня от «Великого», так, что ли?

– Да, – отвечал Аксель, – и от пяти таких «Великих», если говорить о средствах и деньгах!

Идя на рудник, Аронсен прошел мимо Селланро стороной, ему не хотелось, чтоб его видели; на обратном пути он зашел на усадьбу и имел беседу с Исааком.

– Нет, – сказал Исаак и только покачал головой, – я об этом не думал и не собираюсь.

Но когда к Рождеству приехал домой Елисей, Исаак стал уже не так несговорчив. Правда, он никогда не слыхал ничего глупее, как покупать «Великое», во всяком случае, фантазия эта исходила не от него; но если Елисей находит, что лавка – дело для него подходящее, – надо об этом подумать.