Кнут Гамсун - Соки земли

– Вот так девчонка! – сказал Бреде, и не спросил откуда у нее бумажка и за что она ее получила. Так ведь и следует, дети должны любить родителей и помогать им!

В этом отношении Бреде недоволен сыном Хельге. Частенько Бреде стоит в мелочной лавке, окруженный слушателями, и развивает свои взгляды на обязанности детей к родителям.

– Взять для примера сына моего – Хельге: если он курит табак или выпьет рюмочку, я против этого ничего не скажу, все мы были молоды. Но не порядок, что он посылает нам письмо за письмом с одними поклонами. Не порядок, что он заставляет мать свою плакать. Это безобразие. В старину было по-другому: дети не успевали вырасти, как сейчас же поступали на службу и начинали помаленьку помогать родителям. Да так и должно быть! Разве не отец и мать носили их сначала под своим сердцем и трудились до кровавого пота, чтоб прокормить их, пока они не вырастут? А они это забывают!

И Хельге словно услышал речи отца, потому что вдруг пришло от него письмо с бумажкой, целых пятьдесят крон. И тут семья Бреде закутила во всю, купили мяса и рыбы для варева, и лампу с подвесками для парадной комнаты в гостинице.

День прошел, чего же больше? Жила и семья Бреде, жила, перебиваясь с хлеба на квас, но без больших трудов. Чего больше желать!..

– Вот так гости! – сказал Бреде, провожая Исаака и Елисея в комнату с висячей лампой. – Нет, что я вижу! Ведь ты, надеюсь, не уезжаешь, Исаак?

– Нет, я только к кузнецу, по делу.

– Так, значит, это Елисей опять собрался на юг, по городам?

Елисей привык к гостиницам, он располагается, как дома, вешает пальто и палку на стену и заказывает кофе; закуска у отца с собой в котомке.

Катерина приносит кофе.

– Нет, пожалуйста, не платите! – говорит Бреде. – Я так часто бывал в Селланро, и вы меня угощали, а у Елисея я и посейчас записан в книгах. Не бери ни одной эре, Катерина.

Но Елисей платит, вынимает кошелек и платит, а потом дает еще двадцать эре. Не безделица!

Исаак уходит к кузнецу, а Елисей остается.

Он говорит, что нужно, Катерине, только самое необходимое, не больше; разговаривать же предпочитает с ее отцом. Нет, Елисей не гоняется за девицами, его точно оттолкнуло от них когда-то, с тех пор он утратил к ним интерес, Может быть, в нем никогда и не было заложено любовного влечения, о котором стоило бы говорить, раз он живет, так, зря. Редкий экземпляр в деревне, господин с тонкими руками и женской страстью к франтовству, зонтикам, тросточкам и галошам. Испортили, что ли, подменили этого непонятного холостяка? И усы-то у него не хотят как следует расти. Но может быть и так, что поначалу он и был правильно устроен для продолжения рода, а потом попал в искусственную обстановку и превратится в кастрата? Или же он так усердно занимался в конторе в мелочной лавке, что вся его непосредственность исчезла? Может быть и так. Во всяком случае, он живет, добродушный и бесстрастный, немножко слабый, немножко апатичный, и уходит все дальше по своему ложному пути. Он мог бы завидовать любому человеку в деревне, но не способен даже на это.

Катерина привыкла шутить с гостями и поддразнивает Елисея, что, наверно, он опять едет на юг к своей душеньке.

– У меня другое на уме, – отвечает Елисей, – я еду по делам, завязывать сношения.

– Не приставай с глупостями к приличным гостям, Катерина! – останавливает ее отец.

О, Бреде Ольсен так вежлив с Елисеем, так почтителен, что прямо удивительно. Да ему и приходится быть таким, это очень умно, он должен в лавку в «Великом», он стоит сейчас перед своим кредитором. А Елисей? Ха, ему нравится эта вежливость, и он милостиво отвечает на нее: – Ваше благородие! – называет он Бреде в шутку и ломается. Рассказывает, что позабыл свой дождевой зонт:

– Мы как раз проезжали мимо Брейдаблика, и в эту минуту я и вспомнил про зонт.

Бреде спрашивает: – Ведь вы, наверное, пойдете к нашему торговцу вечерком на стаканчик пунша? Елисей отвечает:

– Да, будь я один. Но со мной отец.

Бреде настроен приятно и продолжает разговор:

– Послезавтра приезжает сюда один человек, который возвращается в Америку.

– Он приезжал домой на побывку?

– Да. Он из верхнего села. Уезжал бог знает на сколько лет, а теперь прожил зиму дома. Чемодан его привез сюда подводчик, вот это так чемодан!

– Я сам частенько подумываю об Америке, – откровенно говорит Елисей.

– Вы? – восклицает Бреде. – Да разве вам это нужно!

– Я, может быть, не остался бы там на вечные времена, не знаю. Но я уж много путешествовал, хотелось бы побывать и там.

– Разве что так. А они зарабатывают там пропасть денег, в этой Америке.

Вот, взять хоть этого парня, с которым я разговаривал: он устраивал эту зиму пиры за пирами у себя в селе, а когда приходит ко мне, то говорит: – Дай мне целый кофейник кофе и все, говорит, печенье, какое у тебя есть.

Хотите посмотреть его чемодан?

Пошли в коридор и осмотрели его чемодан. Чудо на земле, так и горит со всех сторон от металла и блях, с тремя пряжками, не считая замка.

– Не вскрыть отмычкой! – говорит Бреде, словно пробовал.

Они вернулись в комнату, но Елисей вдруг притих. Этот американец из верхнего села уничтожил его, он совершал свои путешествия, как самый важный чиновник; ясно было, что Бреде увлечен этим субъектом. Елисей спросил еще кофе и попробовал тоже разыграть богача, потребовал к кофе печенья и покормил им собаку, но чувствовал себя ничтожным и обескураженным. Что такое его чемодан перед тем чудом! Вон он стоит: черная клеенка, углы потерлись и побелели, ручной саквояж, – ей, ей, он купит себе великолепный чемодан, как только приедет на юг, вот посмотрите!

– Вы напрасно беспокоитесь кормить собаку, – сказал Бреде.

И Елисей опять почувствовал себя до некоторой степени человеком и закривлялся:

– Прямо колоссально, до чего жирна эта собака, – сказал он.

Одна мысль перегоняла у него другую, он прервал беседу с Бреде н вышел, пошел в сарай к лошади. Здесь он вскрыл конверт, лежавший у него в кармане.

Он просто сунул его тогда не посмотрев, сколько в нем денег; он уж раньше получал такие письма из дома, и в них всегда лежало несколько кредиток, пособие на поездку. Что-то в нем теперь? Большой лист серой бумаги, разрисованный маленькой Ревеккой для братца Елисея, потом записочка от матери. А еще что? Ничего? Больше ничего. Никаких денег.

Мать писала, что не решилась больше просить денег у отца, потому что сейчас от капитала, который они получили за медную гору, почти ничего не осталось, все пошло на покупку «Великого», а потом на товары и на поездки Елисея. Придется ему на этот раз справиться как-нибудь самому, потому что деньги, какие еще есть, должны пойти сестрам, а то они останутся совсем уж безо всего. Счастливого пути, и с любовью низкий поклон.