Эрве Базен - Счастливцы с острова отчаяния

Леди Хауэрелл, подняв палец, произнесла: «Пожалуйста, мисс Ридж!» Однако импозантная дама из мерстамских добровольцев, весьма влиятельная особа, вырывается вперед и заводит рассказ об открытой ею благотворительной мастерской. Ее кузен, знаете, тот самый, у кого магазин трикотажных изделий в Лондоне, заказал ей партию свитеров. Все беженки набросились на вязанье, по шиллингу за унцию. Правда, свитер они почему-то называют пуловером, но вязать обожают. Спицы мелькают в их руках под болтовню, где чередуются разные тристанские истории.

— Какие же, например? — спрашивает Хью. Дама рассказывает историю о корове, отелившейся

на пороге церкви в день святого Сильвестра, в окружении всего населения, нарядившегося в маскарадные костюмы по случаю традиционного карнавала.

— Это же великолепно! — восклицает Хью. — Как раз то, что нужно для статьи!

— По правде говоря, свитеры не имеют такого же успеха, — говорит леди Хауэрелл. — Покупатели находят вязку грубоватой. Мисс Ридж, теперь вам слово! Как дела с устройством на работу?

— Не блестяще, — признается она. — Предложений у меня много. Требуют шоферов, прислугу, машинисток, счетных работников. В противовес этому несколько тристанских старух, чтобы заняться делом, потребовали у меня прялки. В общем, мне удалось устроить шесть человек разнорабочими, одну девушку — официанткой и кое-кого — в бригаду муниципальных дворников, подметальщиков улиц.

— Не густо! — роняет Хью.

— А что же вы хотите? — отвечает мисс Ридж. — У мужчин нет никакой квалификации. Женщины не понимают, как это можно заниматься домашней работой у других. И тут замешано не столько их собственное достоинство, сколько достоинство хозяйки. Знаете, что мне ответила Флора Беретти, которой я предложила место приходящей домработницы? «Я не хочу сердить мужа, показывая ему, что его жена не способна вести хозяйство. Это не принесет ей пользы, пусть она лучше сама всему научится». Прибавлю к этому, что наши рабочие-тристанцы совершенно не разбираются ни в каких бумагах, в налоговом обложении, в системе профсоюзов. Я без конца распутываю за них все эти вопросы. Ко всему прочему они, хотя и работают на совесть, очень медлительны и спокойно игнорируют любой распорядок дня…

— Так же ведут себя и дети, — добавляет мисс Гау. — Если они опаздывают, то матери сразу их выгораживают. «Эмма спала, не могу же я ее будить». Но, подобно их отцам на работе, они считают совершенно естественным в случае необходимости задерживаться на час-другой после уроков. Это смущает их гораздо меньше, чем видеть, как мы делим время, словно арбуз на части…

— Не пора ли подвести итоги? — спрашивает леди Хауэрелл, посматривая на часы.

Она встает и, слегка повертев головой, окидывает взглядом присутствующих. Внимание обостряется, когда она начинает говорить.

— В нашем деле, — заявляет она, — я больше всего ценю полное отсутствие всякого тщеславия. Хотеть — это еще не значит мочь.

Священник Клемп делает широкий жест.

— Нет, отец мой, не спешите с благословением! Но жизнь в отеле еще никогда никому не позволяла занять свое место в обществе. Все дело в этом, а наши друзья — далеко не легкий случай.

— И не идут нам навстречу, — ворчливо бросает Колин Маккортел.

— Они отказались от своих белых чулок, — замечает мисс Гау.

— Но не от своего образа мыслей, — подхватывает мисс Ридж.

— А как они могут это сделать? — говорит администратор. — Пенделл избавил их от резкого столкновения с обществом, где над всем господствует дух конкуренции. Надо, чтобы они вошли в это общество, но в пансионате этого никогда не произойдет. Уолтер мне сказал вчера: «У человека есть кожа, у семьи должен быть дом». Было бы ошибочным полагать, видя их тягу к общинной жизни, что тристанцы подчинены стадному чувству. Они хотят оставаться вместе, это верно. Но каждый у себя в доме.

— Я нахожу, что они чересчур требовательны, — сказал Колин Маккортел. — Никогда ни для кого не делали ничего подобного тому, что сделали для них.

— Они это знают, — с живостью сказал Дон. — Но делали ли мы именно то, что было необходимо? Каждый судит о потребностях других по своим собственным. На Тристане говорят: собаке не понять, почему корова траву жует. Кто может упрекнуть этих людей в том, что они не находят себе места? Другая их пословица гласит: тюлень живет в море, а на суше ему горе. Ведь это мы решили эвакуировать людей с острова. Любое дело надо доводить до конца. Так давайте снова отпустим тюленя в море.

— Прекрасно, — соглашается леди Хауэрелл. — Это должно было быть сказано.

Она, как заговорщица, многозначительно переглядывается со старшей медсестрой.

— Договаривайте до конца, Дон, — требует она. — У вас есть какой-то план.

— Скорее проект… Если бы нам удалось переселить беженцев поближе к морю, в какую-нибудь удаленную деревню, где у каждой семьи был бы собственный дом, а у каждого мужчины — работа… Я не говорю, что тристанцы сразу бы нашли себя и прижились, но хотя бы удовлетворились тем, что они никому не в тягость.

Леди Хауэрелл поворачивает голову направо и налево, убеждаясь в том, что все одобрительными кивками встречают эту мысль.

— Но где найти такой поселок? — спрашивает мисс Гау.

Дон и леди Хауэрелл улыбаются одновременно. Весь этот спектакль, черт возьми, разыгрывается специально для Хью Фокса.

— Некоторые думали о каком-нибудь из шотландских островов, — рассказывает администратор. — Но зачем? Это все равно не их остров, и там слишком холодно. Однако я думаю, что кое-что нашел. Это не идеал, но все же! Индивидуальные домики, построенные для персонала королевского воздушного флота в Кэлшоте, не заняты. Сейчас строят другие, ближе к базе. Море рядом, кругом судоверфи. Если бы заинтересованные министерства смогли договориться, у нас была бы надежда… — Он бросает взгляд на леди Хауэрелл, которая смотрит на Хью и раскрывает свои карты.

— Вот прекрасная возможность для газеты, — говорит она, — принести пользу, мобилизуя общественное мнение.

Приближалось рождество. Но поминальные свечи зажглись раньше праздничных огней. В среду утром умерла Дороти Твен, а вечером того же дня Морин Беретти, обе от воспаления легких. Через день настал черед Стивена Гроуера, скончавшегося от острого приступа гепатита. Общее горе, которому так отвечал черноватый туман, прорезываемый вспышками фотоаппаратов, трижды собирало на кладбище в Блечингли две трети — остальные переполняли поликлинику — беженцев перед вырытыми в липкой грязи могилами, куда Уолтер бросал по горсточке чахлой тристанской земли, той самой, которой во время бегства он в последнюю минуту успел наполнить банку из-под молока.