Эрве Базен - Счастливцы с острова отчаяния

Вежливая, улыбающаяся, не забывшая поблагодарить и расцеловать Рут, она уже стоит в дверях, раскрывая зонтик. Ральф на секунду зашел в свою комнату взять плащ. Отец идет за ним, перехватывает его как раз в тот момент, когда он выходит из комнаты, и быстро шепчет:

— Не заходи слишком далеко, Ральф, понимаешь? Если она не поедет с тобой…

Этот Ральф, с аккуратно повязанным галстуком, смело смотрящий отцу прямо в глаза, так не похож на прежнего парня в овчине.

— Наоборот! — сквозь зубы цедит в ответ Ральф. — Это мой единственный шанс.

Ральф ушел. Уинни собирает тарелки, а Нед, стоя в дверном проеме, злится на себя за то, что чувствует себя довольным. Если единственный шанс сына в том, о чем Нед сейчас думает, значит, несмотря ни на что, Ральф поедет с ними.

Для Дженни — все ясно. Когда Рут показала ей письмо Джосса, где тот сообщал, что двенадцать человек разбились на две группы — одна ловит рыбу, другая занята срочными работами, — когда Дженни прочла строки, в которых ее брат заверял, что представитель министерства по делам колоний, несмотря на оговорки, сделал вывод «в их пользу», она поняла, что семейству Твенов будет очень трудно собрать всех заблудших овец. Джон, которому она рассказала об этом, только рассмеялся.

— Я беру тебя с собой! — сказала она, чтобы посмотреть, как он к этому отнесется.

Но Джон возразил в том же тоне:

— Ну, конечно, милочка! Заодно с моим автобусом и непременно с шоссе, чтобы я мог по нему ездить.

Именно в этот самый день она невольно решила так же, как и Ральф: запретить себе любой другой вариант.

Вместе с Дженни шестеро тристанских девушек находятся в той же ситуации.

Нола уже покинула лагерь и поселилась в Саутхемптоне в пансионе для девушек. Джоан колеблется. Джэсмин больше не знает, на что она может надеяться: ее дружка, летчика с базы, перевели в Северную Ирландию, и Олив, ее мать, пугает других матерей, твердя:

— Следите за своими в оба!

Лу и Флора, дочери Абеля, конечно, более других способны не дать себя в обиду. Именно эта пара, воодушевленная атмосферой супермаркета, где она работает, перестроилась быстрее всех. Сестры ни в чем не отличаются от сотен надушенных, с подкрашенными глазами, с красными ногтями, с гладкими ножками, едва прикрытыми коротенькой юбкой, девиц, которые каждый вечер под ручку с худыми продавцами или уже отрастившими брюшко заведующими отделами выпархивают из служебного входа. Говорят они на двух языках: в лагере — на диалекте, а в магазине — на простонародном английском, где слышится только слабый южноафриканский акцент. Обе они невесты: Лу — помощника бухгалтера, Флора — сына заправщика с автостанции, и потому пригвождены к здешним местам. Однако их брат Поль также уехал в числе двенадцати парней на Тристан, чтобы построить свой дом и вскоре ввести в него Ти, оставшуюся с родителями в Кэлшоте. Абель и Норма совсем исстрадались. Им не понравилась, а Уолтеру и того меньше, заметка, напечатанная в одном еженедельнике, который играет в предсказания: «Племянниц шефа ждут обручальные кольца, а не корабль на Тристан».

Они думают о своей рассеченной пополам старости.

Уолтер в самый разгар заседания Совета так выразил общее чувство:

— Кроме мертвых, мы теряем и живых.

Ему известно, что тристанцы пока еще предпочитают заключать браки между собой: это доказывают одиннадцать образовавшихся пар. Но шесть похищенных у общины из двух дюжин девушек на выданье — это как-никак четверть наличного состава невест. Если переезда придется ждать год, что от него вообще останется? Симон, которого перспектива возврата на остров примиряет со всем, весело предлагает:

— Давайте дадим брачные объявления! «Для молодых людей с острова Отчаяния требуются девушки». А если это дело не выгорит, тем хуже! Парням останется лишь снова повторить паломничество на Святую Елену.

— Давайте говорить серьезно, — возразил ему Нед. — Верьте мне, время не ждет.

Появляются, правда, и другие заботы. Стоит только Уинни, Сьюзен, Олив — с хозяйственными сумками в руках — встретиться во дворе, как они неизменно заводят разговор о дурных влияниях на молодежь. Эту местную хронику питают сетования на то, что по воскресеньям все, кому исполнилось двадцать, оставляют Кэлшот, на то, что домой они возвращаются поздно и почти не объясняют, где проводили время, на новизну их требований.

— Чересчур много соблазнов.

— И дурных примеров.

— Молодые теперь говорят таким тоном!

— Послушать только, как Ральф обо всем рассуждает.

— Еще немножко, и мой начнет ставить себе в заслугу, что ему повезло и он знает больше нас.

Но по-настоящему хор домохозяек не возмущается, свое удивление выражают втихомолку. Олив, у которой несчастье Джэсмин не отняло способности здраво судить обо всем, довольно быстро прерывает эти охи и вздохи:

— Надо быть справедливым! Молодые могут сказать, что без нас они сохранили бы свои шансы.

Она тяжело вздыхает. Она отказывается признать, что они также могли бы их потерять. И все-таки признается:

— А вот мы без них…

Придя домой, испуганные матери думают об этом, наблюдая своих сыновей или дочерей, готовящихся к вечерним курсам. Прилежание молодых возросло. Как возросла уже и так слишком строгая бережливость семей: каждая откладывает кое-что на будущее.

А дни идут: нетерпение тристанцев растет, принимая несколько воинственный характер. Некоторые — для них это способ показать, под каким знаменем они выступают, — снова надели вязаные шапочки. В ответ на все, что раньше вызывало у тристанцев улыбку, они теперь пожимают плечами. Все, что раньше стесняло их, стало невыносимым. Всюду слышатся жалобы: ох уж эти цены, этот климат, эти газеты, эта суета, этот обман, эта рабская зависимость от времени, это презрение к старикам, эта несправедливость, этот вкус к несчастью и, несмотря на притязания предложить людям рай, эти неистовые вопли о том, что англичане живут в аду! Просто надоевшая пластинка: надо мужаться. Тот, кто свои выгоды приносит в жертву своим сожалениям, чтобы избежать других огорчений, тем самым оттачивает свои аргументы. Но поскольку тристанцы перестали молчать и в лагере снова кишат журналисты, этой наскоро собранной черной манной будут пичкать читателей. Миссис Гринвуд, верная, как часы, но совершенно отставшая от событий, продолжает заниматься текущими делами. Она покупает газеты, выискивает в них комментарии, добавляя к ним собственные:

— Самое забавное, Кэрол, — это наблюдать, как добиваются чести валяться в грязи у ног этих несчастных людей.

Потому что тристанцы опять, во второй раз, прославляемы всеми и удивлены этим еще более, чем в первый раз. Они ожидали воплей негодования, упреков, а отовсюду слышатся только крики «браво», в которых потонули колебания Лондона. Мобилизовав ротационные машины, дюжины маленьких Руссо поют гимн доброму от природы дикарю. Да, конечно, тристанцы, возвращайтесь! Возвращайтесь к своим простым нравам, к своим добродетелям, обрекая на гибель нас, пропавших! Сладострастная дрожь пробегает по спинам виноватых, которые, глубоко забившись в свои кресла, вдруг чувствуют себя оправданными этим изобличением и просят у богов радости видеть, как будет наказан на антарктических берегах их отказ от невинности.