Берта Зуттнер - Долой оружие!

— И совершенно справедливо, — заметил мой отец. — В Библии Иегова называется Богом сражений, Господом воинств… Он сам повелевает обнажить меч, он сам…

— Мы приписываем воле Божией все, чего нам хочется достигнуть самим, — перебил Тиллинг. — Как будто Господь может отменять на время вечные заветы любви. Все это выходит грубо, непоследовательно и ребячески наивно. Затем приписывать высшему существу наши страсти, наши стремления! — А теперь, графиня, — прибавил барон, вставая, — позвольте с вами проститься. Извините, пожалуйста, что я невольно поднял такой невеселый спор.

Голова у меня шла кругом; я не понимала себя от разнородных ощущений, нахлынувших вдруг, точно бурный прилив. Все только что сказанное Тиллингом еще более возвысило в моих глазах любимого человека… И мне приходилось с ним расстаться, быть может, навсегда! Неужели мы равнодушно распростимся на глазах у посторонних, и затем, все будет кончено?… Нет, это невозможно. Если так выйдет, я готова разрыдаться, едва за ним затворится дверь. Нет, все кроме этого! И я решительно встала.

— Одну минуту, барон Тиллинг, — сказала я… — мне хочется показать вам еще ту фотографию, о которой мы говорили прошлый раз.

Он с удивлением вскинул на меня глаза, потому что между нами никогда не было и речи ни о какой фотографии. Однако Тиллинг последовал за мною в уголок гостиной, где нас не могла слышать остальная компания. Я раскрыла наудачу один из альбомов, лежавших на столе, и барон склонился над ним. Тут я сказала ему вполголоса, вся дрожа от волнения:

— Я не отпущу вас таким образом… Я хочу, я должна с вами переговорить.

— Как хотите, графиня — я слушаю.

— Нет, не теперь. Вы должны прийти ко мне еще раз… завтра, в эти же часы.

Он как будто колебался.

— Я приказываю вам… заклинаю вас памятью вашей матери, которую мы вместе оплакивали…

— О, Марта!..

Мое имя, произнесенное им, заставило меня вздрогнуть в приливе счастья.

— Итак, завтра, — повторила я, заглядывая ему в глаза.

— В эти же часы.

Мы поняли один другого. Я вернулась к остальным гостям, а Тиллинг, поцеловав мне руку и раскланявшись с присутствующими, скрылся за дверьми.

— Странный человек, — заметил отец, покачав головою. — Все, что он тут наболтал, едва ли бы встретило одобрение в правительственных сферах.

На следующей день, я опять дала приказание не принимать никого, кроме барона Тиллинга, как и при первом его визите.

Предстоящий разговор наполнял мое сердце и сладким нетерпением, и боязнью, и некоторым смущением. Я не знала хорошенько, что скажу ему, да и не хотела обдумывать. Если б он спросил: «итак, графиня, что такое намеревались вы мне сообщить? Чего вы от меня желаете?» Не могла же бы я ответить ему откровенно: «Я хотела сообщить вам, что люблю вас, а желаю я… чтоб ты остался». Но, конечно, он не станет допытываться моей тайны в такой сухой форме и мы поймем друг друга без категорических вопросов и ответов. Самое главное заключалось в том, чтоб увидеть его еще раз и, если разлука неизбежна, обменяться с ним, по крайней мере, задушевным словом, проститься, как следует… Но при одной мысли о прощании мои глаза наполнились слезами.

В эту минуту Тиллинг вошел в гостиную.

— Я повинуюсь вашему приказанию, графиня, и… Но что такое с вами?… — прервал он себя. — Вы плачете и теперь?

— Я?… Нет… это дым… камин в соседней комнате… Садитесь. Тиллинг… Я рада, что вы пришли.

— А я счастлив, что вы приказали мне прийти — помните? — именем моей покойной матери… После того, я решил высказать вам все, что лежит у меня на сердце. Я…

— Ну?., что же вы молчите?

— Говорить оказывается для меня гораздо труднее; чем я полагал.

— Но вами было высказано столько доверия ко мне — в ту печальную ночь, которую вы проводили у изголовья умирающей. — Почему же теперь я для вас точно чужая?

— В тот торжественный час я был сам не свой, а когда опомнился, на меня напала моя обычная робость. Я вижу, что преступил в то время свое право и, чтобы не делать того же вперед, избегал встречи с вами.

— Действительно, так: вы, по-видимому, избегаете меня. Но почему это?

— Почему, потому что… потому что обожаю вас.

Я ничего не ответила и отвернулась, чтобы скрыть свое смущение. Тиллинг также умолк.

Наконец, я собралась с духом и прервала молчание:

— А почему вы хотите оставить Вену?

— По той же причине.

— А разве вы не можете изменить своего решения?

— Мог бы, потому что мой перевод еще не состоялся.

— Тогда оставайтесь. Он взял мою руку.

— Марта!

Во второй раз он назвал меня по имени, и эти два слога звучали так обаятельно для меня в его устах… Мне следовало ответить ему что-нибудь такое, что звучало бы и для него так же сладко — тоже два слога, в которые я пложу все чувство, которым полно мое сердце. И вот, подняв глаза на Тиллинга, я вымолвила:

— Фридрих!

В ту же минуту отворилась дверь и в комнату вошел мой отец.

— Ах, ты дома! Алексей сказал, что тебя нет, и я решил подождать твоего возвращенья… Здравствуйте, Тиллинг! После вашего вчерашнего прощанья, я удивлен, видя вас здесь…

— Мой отъезд отменен, ваше превосходительство, и я пришел.

— Сообщить о том моей дочери? Прекрасно. А теперь узнай. Марта, что привело меня к тебе. Мне нужно потолковать с тобой о важных семейных делах.

Тиллинг поднялся.

— В таком случат, может быть, я являюсь помехой?

— Ничего; время терпит.

В душе я отсылала отца с его семейными делами к антиподам. Его приход испортил мне все. Нельзя было явиться более некстати. Тиллингу оставалось только уйти. Но после того, что произошло между нами, его удаление не грозило разлукой: наши мысли, наши сердца были с тех пор неразлучны.

— Когда же я увижу вас. опять? — спросил он тихонько. целуя мне руку на прощанье.

— Завтра, в девять часов утра, я приеду на Пратер верхом, — отвечала я тем же тоном.

Мой отец раскланялся с гостем довольно холодно, и едва за бароном затворились двери, как он набросился на меня с суровой миной:

— Что это значит? Ты не велишь никого принимать, и вдруг я застаю тебя вдвоем с этим господином?

Я вспыхнула от гнева и частью от смущения.

— О каком же семейном деле хотел ты…

— Да вот об этом самом, милостивая государыня. — Я желал удалить твоего курмахера, чтобы высказать тебе свое мнение… Наши семейные интересы сильно пострадают, если ты, графиня Доцки, урожденная Альтгауз, уронишь свою репутацию.

— Дорогой папа, я имею самого верного охранителя своей чести в лице моего сына Рудольфа Доцки; что же касается родительского авторитета графа Альтгауза, то позволь почтительно напомнить тебе, что я, в качестве, самостоятельной женщины и вдовы, не завишу от него более. У меня нет намерения завести интимного друга, как ты, по-видимому, предполагаешь; если же я и думаю вступить во второй брак, то буду руководствоваться в своем выборе только влечением собственного сердца.