Берта Зуттнер - Долой оружие!

Несмотря на гаштейнский трактат, дела не налаживались. Испуганная письмом тети Мари и последовавшими затем объяснениями, я опять регулярно прочитывала передовые статьи о политике и всюду разузнавала о господствующих мнениях. Таким образом, мне было не трудно следить за всеми фазами неунимавшегося спора. Что он может привести к войне, этого я не опасалась. Taкие процессуальные вопросы ведь следует решать путем разбирательства, тщательного рассмотрения прав и притязаний каждого, и на основании этого ставить справедливый приговор. Происходящие теперь собрания министров, сеймы союза, переговоры между государственными людьми и дружественными монархами, конечно, устранят недоразумения по этому, в сущности неважному, вопросу — говорила я себе и скорее с любопытством, чем с тревогой, следила за ходом дела, различные перипетии которого старательно записывались мною в красных тетрадках.

1-го октября 1865 года, на франкфуртском собрании депутатов, приняты следующая постановления: 1) Самостоятельность шлезвиг-гольштинского народа остается в прежней силе. Гаштейнский договор отвергается нацией, как правонарушение. 2) Все народные представители должны отказывать в уплате податей и отбывании повинностей государствам, которые держатся практиковавшейся до сих пор политики насилия. 15-го октября, прусский королевский синдик отвергает права принца Аугустенбурга на герцогский трон, так как покойный отец последнего отказался за себя и своих потомков от всяких притязаний этого рода за вознаграждение в полтора миллиона талеров. По венскому мирному договору, герцогства отошли к Германии, следовательно, Аугустенбургу решительно нечего теперь домогаться.

«Наглость, дерзость!» отзывается остальная Германия о речах, которые ведутся в Берлине, и «прусская задирчивость» входит в пословицу. «Надо ее остерегаться». Эти слова возводят повсюду в догмат. «Король Вильгельм корчит из себя немецкого Виктора-Эммануила». «Австрия втайне питает намерение отвоевать обратно Силезию». «Пруссия заигрывает с Францией». «Австрия заигрывает с Францией»… et patati et patata, как говорят французы… У нас по-немецки это называется «трич-трач» и, к несчастью, практикуется между кабинетами великих держав с неменьшим усердием, чем между провинциальными кумушками за чашкой кофе.

На зиму вся наша семья опять съехалась в Вену. Сестры отлично повеселились на богемских водах, но ни одна из них пока еще не была помолвлена. Акции Конрада стояли великолепно. Во время охотничьего сезона он также приезжал в Грумиц, и хотя при этом удобном случае решительное слово все-таки не было произнесено, однако и он, и Лили, по-видимому, освоились с мыслью, что они в скором времени соединятся узами брака. Что же касается меня, то, несмотря на убедительный просьбы отца, я отказалась погостить у него даже и осенью. Фридриху не дали отпуска, а расставаться с ним было для меня такою мукой, что мне не хотелось подвергаться ей без крайней необходимости. Кроме того, я имела еще другую причину отказываться от продолжительных визитов в Грумиц: мне было очень не по душе, что дедушка старался развивать в Рудольфе воинственный дух. Охота к военной службе, к которой я вовсе не предназначала своего сына, уж и без того сказывалась в ребенке. Вероятно, это было у него в крови. Потомок длинного ряда воинов естественно должен родиться с воинственными задатками. В сочинениях по естественным наукам, в которые я вникала теперь с большим усердием, чем когда-либо, часто говорилось о могущественной силе наследственности, о так называемых «врожденных наклонностях», представляющих не что иное, как стремление следовать привычкам, усвоенным предками.

К рожденью мальчика, дедушка опять подарил ему саблю.

— Но ведь ты знаешь, папа, — с досадой заметила я, — что Рудольф не будет солдатом; поэтому серьезно прошу тебя…

— Так ты хочешь сделать из него матушкина сынка? По всем вероятиям, это тебе не удастся. Хорошая солдатская кровь всегда скажется… Когда наш малый вырастет, он сам изберет себе карьеру, а лучше той, от которой ты его хочешь устранить, не найти нигде.

— Марта боится подвергать своего единственного сына опасностям войны, — заметила тетя Мари, присутствовавшая при нашем разговоре. — Она забывает, что кому назначено умереть, того постигнет смерть и в постели, как на войне.

— Значит, если на войне погибло сто тысяч человек, то они перемерли бы в такой же срок и в мирное время?

Но тетю Мари было трудно сбить с толку.

— Значит, этим ста тысячам так уж было на роду написано погибнуть от войны.

— А если б люди были настолько рассудительны, чтоб совсем не воевать? — спросила я.

— Ну, это невозможно! — воскликнул отец, и мы опять заспорили с ним о предмете, часто вызывавшем нас обоих на противоречие.

Однако наши диспуты обыкновенно кончались ничем. Одна сторона постоянно приводила все те же доказательства, другая их опровергала. Ни к чему иному не приложима в такой степени басня о гидре, как к чудовищу, называемому «установившимся мнением», ходячей моралью. Едва отрубишь ему одну голову, опровергнув один из его аргументов, и готовишься отрубить другую, как первая снова отрастает.

У моего отца было несколько излюбленных доводов в пользу войны, не поддававшихся никакому опровержениям: 1) Войны установлены самим Богом — Господом воинств, — что мы видим из священного писания. 2) Они всегда были, значит, всегда и будут. 3) Человечество достигло бы чрезмерного размножения без этого периодического децимирования. 4) Продолжительный мир расслабляет людей, делает их малодушными и, как стоячая вода порождаешь гниение, так он порождает порчу нравов. 5) Войны — лучшее средство для развития в людях самопожертвования, геройства, вообще для закаливания характера. 6) Люди вечно будут ссориться; полное согласие во всем немыслимо; различные интересы непременно будут сталкиваться между собою: значит, вечный мир — нелепость. Ни один из этих тезисов, а в особенности ни одно из выводимых отсюда заключений не выдерживают критики, если серьезно за них приняться; но каждый служит оплотом для защитника войны, стеной, за которой он укрывается, когда не в силах отстоять своих прочих аргументов. А пока рушится новое укрепление, он успевает опять воздвигнуть старые.

Например, если сторонник человеческой бойни загнан в угол и не может более поддержать своего доказательства под N 4, а должен согласиться, что мирное время несравненно более, чем война, способствует нравственному возвышению человечества, развитию общественного благосостояния и культуры, то он говорит:

— Ну да, все это так, война несомненно есть зло, но зло неизбежное. — И сейчас ссылка на NN 1 и 2.