Ромен Гари - Прощай, Гари Купер!

— Кто это? Он разглядывал портрет, висевший на стене.

— Никола Ставров. Болгарин. Его повесили. Друг моего отца.

— За что они его повесили?

— За прогресс.

— Странный мир. Хорошо, что я к нему не принадлежу.

— У вас нет семьи?

— Не знаю, не задумывался. Так почему его повесили, вашего друга? Я что-то не очень понял.

— Он был демократ.

— Его республиканцы повесили? Она рассмеялась. Кто бы сказал, что когда-нибудь она будет смеяться из-за смерти Ставрова!

— Да нет, коммунисты.

— А. Впрочем, все одно — политика. Знаете что?

— Что, Ленни?

— Когда-нибудь я тоже займусь политикой. Вместе с друзьями. Возьмем не Вьетнам или Корею — это слишком жирно, а, скажем, банк, для начала. Она как-то растерялась. Голос у него был спокойный, не злобный. В зеленых глазах — ни следа возмущения, только взгляд немного пристальнее, вот и все. И тем не менее трудно было не почувствовать за этим красивым непроницаемым лицом что-то похожее на дикую, непримиримую враждебность, полный отказ от повиновения, который превращался в настоящий смысл жизни, в благородную страсть. Она внимательно посмотрела на него. Он, казалось, приобрел иную значимость, будто в самом деле вышел из другого мира. Эти его светлые локоны падшего ангела, которому за неимением крыльев достались лыжи. Какое-то достоинство отказа, может быть, чисто инстинктивное, слепое, неосознанное, как инстинкт самосохранения чести, сброшенной в сточную канаву. Но нет, она размечталась, думая о ком-то другом. Это невозможно. Он был красив, но и только. Так просто было наделить это юное мужественное лицо всяческими другими достоинствами. Внутренний мир людей редко совпадает с их внешним обликом. Вспомнить хотя бы ее отца. Нет, лучше было его не вспоминать. Не сейчас. Она нервно перебирала крошки на столе, потом резко поднялась:

— Я сделаю вам кофе?

— Нет, спасибо. Я вас ничем не обидел?

— Нет. Как?

— Ну, я не знаю. Вы как-то странно стали на меня смотреть. Я хочу сказать, этот человек, на портрете, он ведь ваш друг. Он, конечно, очень хороший человек, раз его повесили. Я не хотел вас обидеть.

Она почувствовала, как внезапная волна теплой нежности подступила к ее сердцу, и отвернулась, словно испугавшись, что это станет заметно.

— Вы меня не обидели, Ленни. Кофе?

— Нет, спасибо. Честно говоря, у меня сейчас только одно желание… Она чуть не уронила чашку.

— Какое же?

— Настоящая горячая ванна. С паром. Знаете, после которой будто заново родился.

— Идемте, я покажу вам вашу комнату.

Она взяла его чемодан. Пустой. «Спорим, у него там одна рубашка. Я расстелю ему постель. О, он не осмелится. Что я распереживалась. Мне, можно сказать, повезло. Ненавижу подниматься по лестнице впереди парня. Нет, нужно сбросить три килограмма, обязательно! Они вечно откладываются на бедрах. Он, наверное, слышит, как бьется мое сердце: это же барабан! Просто невозможное дело с этими сердцами. Глупые донельзя. Воображают себе Бог знает что. Паникеры несчастные. Сейчас глотнем свежего воздуха, успокоимся. Он поймет, что он ошибается. Я скажу «нет», вежливо, но строго, чтобы его не задеть. Ненавижу эту сексуальность, одни дурацкие мысли в голове, и больше ничего. К тому же я его сковываю. Интеллектуалка несчастная. Он, наверное, бежит этого, как огня. Что он себе вообразил? Что я в постели о литературе говорю? Так он ошибается. Боже мой, скажите же ему, что он ошибается. В постели надо жить и дать жить другому, вот. Нет, я озабоченная дура. Пытаетесь помочь парню и превращаетесь в какую-то нимфоманку. Да он даже и не думает об этом. Слишком скромный. Думает, я отправлю его подальше. Господи, уже не знаю, куда себя девать.»

Она открыла дверь.

— Ванная — в конце комнаты. Спокойной ночи. Завтрак в шесть. Она побежала к лестнице.

— Постойте… Она остановилась. Чуть жива. Схватившись за перила. Глаза закрыты. «Только бы отец сейчас не вернулся. Я никогда больше не смогу. Фригидная на всю оставшуюся жизнь.»

— Вы не сердитесь?

— Спокойной ночи. Она не двигалась с места. «Идиотка, дура набитая, трусиха несчастная… Чертов пуританский протестантизм… Да нет, мы же все в нашей семье католики. Я уже ничего не знаю.» Он стоял на пороге распахнутой двери, снимал рубашку. «Девственница, точно, к бабке не ходи. Я бы постарался, если бы ты решилась, но ты сейчас не в форме. Зажатая. Только больно будет, и все. Нет, вы посмотрите. Застыла вся. Дрянь бы вышла, а не дело, свинство одно. Иди, ложись-ка ты спать, как послушная девочка. Поплачь немножко, это успокаивает. Потом разберемся, с чувством, с толком. Не горит. Господи Иисусе, она уже плачет. Ну, и что теперь? Идти, нет? Черт, не знаю, что делать. Ладно, попробую. Тяжело, неуклюже, как настоящий тюфяк, ты отправишь меня прогуляться, и тебе станет легче. Я помогу тебе послать меня подальше. Вот. Руку на грудь, другую — в промежность, запросто, сейчас все решим. Да, оттолкни мою руку. Ну что, теперь тебе лучше? Расслабилась?» Она оттолкнула его:

— Нет, Ленни. Прошу вас.

— Почему нет? Она взглянула на него. Он уверенно улыбался. Конечно, они все говорят ему «да».

— Почему нет, Джесс? В доме мы одни.

— Это не повод.

— Ну же, будьте так любезны…

— При чем здесь любезность, Ленни?

— Почему нет?

— А потом?

— Что потом? Нет никаких «потом». Потом я ухожу. Как воспитанный. Вежливо прощаемся. Никто ни о чем не жалеет. У этого нет продолжения, иначе незачем портить себе кровь.

— Сожалею. Не по адресу, Ленни. Не ко мне.

— Боже мой! Что же вы плачете?

— Что? Почему? Не знаю. Уходите.

— Ладно. Я возьму чемодан.

— Да нет же. Останьтесь. Я хочу сказать, закройте дверь и идите спать.

— О'кей. Я мог бы жениться на вас прямо сейчас, но не стану подкладывать вам такую свинью.

Она уже снова улыбалась. Дышала ровно. Успокоилась. Теперь она была готова. Совершенно расслабилась. В этом весь секрет. Раскрепощение. Любой горнолыжник вам это подтвердит.

— Спокойной ночи, Джесс.

— Спокойной ночи, Ленни.

— Спокойной ночи.

— Да. Спокойной ночи, Ленни. До завтра.

— Да, Джесс, до завтра. Хороших снов.

— И вам тоже, Ленни. Не хотите воды со льдом? Черт возьми, она свалит когда-нибудь или нет? Он уже устал улыбаться.

— Нет, спасибо, не надо. Пойду ложиться.

— Да, Ленни. Если вам что-нибудь понадобится…

— Да, да, спасибо. Ну, спокойной ночи. Она не уходила. Хорошо, поможем ей еще раз. Он рассмеялся. Она тотчас напряглась.

— Что смешного? Вы надо мной смеетесь?

— Да нет же, я о вас вовсе не думал.

— Спасибо.

— Я подумал, что никогда ничему не научусь. Я не создан для этого. Напрасны любые уроки, не в коня корм.

— Что вы хотите этим сказать, Ленни?

— Вы знаете, что значит джентльмен?

— Конечно.