Веркор - Квота, или «Сторонники изобилия»

Когда бедняга Эспосито вошел в кабинет Квоты, Флоранс не знала, смеяться ли ей или плакать.

И впрямь у святого отца была какая-то странная, танцующая походка, что объяснялось его туфлями, разбрызгивателями духов. Из пневматических брюк, предназначенных для людей, ведущих сидячий образ жизни, не был полностью выпущен воздух, и старик шагал, широко расставляя ноги. Из-под пиджака торчали, разумеется, трубка оксигеноля и рука-скребница. Вдобавок на шее висела продолговатая коробка микротелевизора, с помощью которого можно было принимать передачи в любое время и в любом месте. На голове у Эспосито красовалась шляпа с биноклем, предназначавшимся для театра, бегов и спортивных состязаний. Транзисторный антифон, созданный специально для духовных лиц, вполголоса бубнил: «Священные когорты, поднимайтесь!», а безотказный требник шепотом читал молитву.

Заметив Флоранс, отец Эспосито с виноватым и огорченным видом воздел руки к потолку, как бы говоря: «Сами видите, дочь моя, до чего я докатился…»

– Здравствуйте, отец мой, – сказал Квота, словно ничего не замечая. – Располагайтесь как дома. Ваши когорты в порядке? – спросил он, помогая священнику снять с себя всю эту сбрую.

– О, мои когорты! – простонал Эспосито, и в его голосе прозвучало ожесточение. – Вы же прекрасно знаете, что по вашей вине, сын мой, они растаяли как снег на солнце.

– Как? По моей вине? – лицемерно удивился Квота.

– А по чьей же еще? – ответил Эспосито. – Разве я не похож на шута? Разве не превратили вы меня в автомат? В покупательную машину? Разве ваша дьявольская система не сделала всех жителей страны подобными машинами, а ведь мой долг – нести им священное слово, но ни у меня, ни у них не остается минуты свободной для духовной жизни.

– Значит, отец мой, вы предпочитаете, чтобы они хлебали ваш нищенский суп?

– Это софистика! – резко отрезал Эспосито. – Я отвергаю такую постановку вопроса.

– Значит, вы считаете, – мягко, даже слащаво пропел Квота, – что благосостояние не препятствие религии?

– Конечно, нет! Но при условии – не переступать границу, как по наущению самого дьявола сделали вы, сын мой!

– Браво, святой отец! Садитесь. – И Квота любезно подтолкнул Эспосито к мягкому креслу. – Я рад, что мы нашли с вами общий язык!

– Общий язык! – возмутился священник, ворочаясь в кресле. – У меня с вами найдется общий язык только тогда, когда вы придете ко мне просить отпущение грехов.

– А в чем же я провинился?

– Прежде всего вы должны покаяться в гордыне, – прогремел Эспосито.

– Затем?

– Затем публично признать свои ошибки, отречься от своего безрассудства, осудить его роковые последствия.

– А если я этого не сделаю?

– Тогда не ждите от меня помощи, я откажу, о чем бы вы ни попросили у несчастного слуги божьего, хотя и не представляю, чем могу быть вам полезен. Зачем вы позвали меня?

– Отец мой, я действительно нуждаюсь в вас, но и вы в такой же степени нуждаетесь во мне. – Квота говорил серьезно, и голос его прозвучал озабоченно. – Вы сказали, что ваша паства теряет веру, а это скверно, очень скверно, просто отвратительно. Без религии нет совести, без совести нет чувства долга, а раз так – существующий порядок и экономика окажутся под ударом. Я верну вашу паству, отец мой, это и в моих и в ваших интересах. Больше того, если вы меня послушаетесь, я увеличу ее во сто раз.

Бедняга священник заерзал в кресле, и Квота, выждав, продолжал с холодной улыбкой:

– Но если я покаюсь в своих, как вы говорите, «грехах», тогда я, уж конечно, буду бессилен что-либо сделать.

Эспосито растерянно захлопал ресницами.

– Не будем возвращаться к средневековью! – сказал Квота неожиданно резким тоном. – Прошли те времена, отец мой, когда веру вколачивали в души с помощью нужды, страданий и страха. Доверьтесь мне, и мы вместе с вами привьем ее самыми современными методами, в условиях гигиены и изобилия. И прогресса, отец мой, ведь вы же сами это поняли еще задолго до меня.

Волнение священника усиливалось.

– Сын мой, право, не знаю… боюсь, как бы…

– Положитесь на меня, отец мой, страшиться вам нечего. Правда, веру не продашь на метры, как обои, это более тонкий товар, и требует он соответствующего подхода. Но, надеюсь, я неплохо зарекомендовал себя здесь. Итак, отец мой, дайте руку и будем действовать вместе, я знаю, вы принадлежите к той категории служителей бога, которые не ослеплены религиозной рутиной, больше верят в дух, чем в букву писания, и прекрасно понимают, что, если пастух отстанет, стадо обгонит его. Ну, а что касается меня, то я доказал делом, что держу свои обещания. Если вы поможете мне, через несколько месяцев мы пополним поредевшие ныне ряды верующих, превратим их в армию благочестивых муравьев.

– Странная у вас манера говорить о вере, сын мой… Товар! Нет, видно, нам с вами не по пути…

– Не следует придираться к словам, отец мой. Разве так уж важно, каким путем ваши овечки вернутся в лоно церкви, главное, чтобы они вернулись. Разве вы оставите на произвол судьбы желтеющие нивы? Если я брошу семена в землю, разве вы пренебрежете урожаем? Откажетесь жать созревшие колосья?

– Но почему… хотелось бы понять, почему вы стремитесь помочь мне, бедному священнику?..

– Отец мой, я хочу, чтобы люди ловили любое ваше слово. Пусть каждый вечер, в час молитвы, все жители Тагуальпы видят и слышат вас по телевидению. Каждый вечер вы будете напоминать им об их долге и не только по отношению к богу, но и к кесарю. Об их религиозном и об их гражданском долге. В плане религии это значит чтить создателя, а в гражданском – покупать товары. Таким образом, экономика перестанет быть чем-то низменно житейским, мы облечем ее в священные покровы. Вот чего я жду от вас, отец мой. Кроме того, не забывайте, что когда ваша секта, – продолжал Квота, словно все уже было решено, – разрастется с моей помощью, она построит новые храмы, приобретет тысячи предметов религиозного культа, ей потребуются кирпич, цемент, лес, черепица, стекло, медь, свечи, ладан, витражи, требники, органы и еще многое, многое другое, – словом все то, чем изобретательный ум способен пополнить обряды и богослужения. Какой богатейший рынок сбыта! Вы краснеете, отец мой, но почему этого надо стыдиться? Какая религия стыдилась своего богатства? Разве Ватикан, разве храмы Бенгалии не владеют неисчислимыми богатствами? Я обещаю вам богатство, отец мой. Глядя на вашу секту, остальные религии старой, отставшей от века церкви умрут от зависти. Скажите одно лишь слово…

– Но вера… ведь вера не продается, как простые рубашки, и я…

– Все продается, отец мой, все, разница лишь в методе. Мы же продаем утомленным людям тишину, пустыню, небытие – чудесное изобретение присутствующей здесь сеньориты. Ну, а если нам не повезет, если мы ничего не добьемся, что тогда? В худшем случае все вернется к прежнему. Вспомните-ка о Паскале и рискните, святой отец. Рискните ради веры, вы же ничего не теряете!