Генри Джеймс - Письма Асперна

— Да как же я могу, как я могу это сделать? — твердила она, сбитая с толку и расстроенная. Ее и удивило и испугало, что ей отводят такую значительную роль в чьих-то замыслах, что от нее требуют действия.

— Вот главное: вы должны зорко следить за тетушкой и предупредить меня, прежде чем кощунственное преступление будет совершено.

— А как мне следить в те часы, когда я отлучаюсь из дому по ее же настоянию?

— Да, в самом деле.

— Кстати, и по вашему настоянию тоже.

— Силы небесные! Уж не затеяла ли она что-то именно сегодня?

— Не знаю. Она очень хитрая.

— Вы нарочно пугаете меня? — спросил я.

Вместо ответа моя собеседница промолвила тихо, и словно бы даже с завистью:

— Она так дорожит ими, так дорожит!

Эта мысль, столь выразительно высказанная вслух, несколько успокоила меня, и, желая еще глотнуть целительного бальзама, я сказал:

— Если у нее нет намерения уничтожить перед смертью бумаги, о которых мы говорим, она, вероятно, распорядилась ими в своем завещании.

— Завещании?

— Разве она не сделала завещания в вашу пользу?

— Ей почти нечего завещать. Оттого-то она и гонится так за деньгами, — сказала мисс Тина.

— Коль скоро уж о том зашла речь, позвольте мне спросить — на какие средства вы с ней живете?

— На деньги, которые приходят из Америки; какой-то господин — должно быть, стряпчий — посылает их из Нью-Йорка каждые три месяца. Только это очень немного!

— Но должна же была она распорядиться этими деньгами на случай своей смерти?

Мисс Тина замялась, — от меня не укрылось, что она покраснела.

— Кажется, они мои, — сказала она, и весь вид ее в эту минуту так ясно выдавал отсутствие у нее привычки думать о себе, что она показалась мне почти хорошенькой. — Но однажды, что было довольно давно, тетушка посылала за местным avvocato. И еще какие-то люди приходили тогда сюда и подписывали что-то.

— Вероятно, это были свидетели. А вас не просили подписывать? Вот видите, — оживленно заговорил я в приливе надежды, — стало быть, вы наследница. Она завещала письма вам!

— Если она и сделала это, то с очень жесткими оговорками, — ответила мисс Тина, быстро встав из-за стола, и порывистость этого движения придала необычную энергию ее словам. Она как бы предупреждала меня, что наверняка завещательница потребовала, чтобы завещанное тщательно оберегалось от чужих любопытных глаз, и уж кто-кто, а она, мисс Тина, не отступит ни в чем от воли покойной, так что лучше мне на это и не рассчитывать.

— Разумеется, вам придется считаться со всеми ее условиями, — заметил я; и она ничем не попыталась смягчить суровость вывода, который я должен был из этого сделать для себя. Однако же поздней, когда мы, промолчав почти всю обратную дорогу, ступили на узкий тротуар перед домом, она неожиданно сказала: «Что могу, я сделаю, чтобы помочь вам». Ну что ж, подумал я, спасибо и на том; но среди ночи я проснулся, и заснуть снова мне не давала тревожная мысль: а ведь мисс Тина подкрепила давно сложившееся у меня убеждение, что старуха коварна, как бес.

Мысль о том, не натворила ли уже старуха бед, побуждаемая этим свойством собственного характера, несколько дней не давала мне покоя. Я ждал вестей от мисс Тины, которую считал чуть ли не обязанной осведомлять меня обо всем, и в первую очередь — о том, действительно ли мисс Бордеро возложила свои сокровища на жертвенный алтарь. Но мисс Тина молчала, а терпеть дольше не было сил, и тогда я решил самолично проверить свои опасения. В один прекрасный день, после сиесты, я послал слугу справиться, не позволено ли мне будет нанести дамам визит, и посланный вернулся с неожиданным ответом: нет ничего проще, так как мисс Бордеро находится в sala, куда по ее приказанию выкатили кресло и поставили у окна, выходящего в сад. Я поспешно спустился вниз и нашел, что все именно так и обстоит: старуха перебралась через порог, столь долго отделявший ее от внешнего мира, и, казалось, была готова вступить с этим миром в соприкосновение — о чем, в частности, говорили какие-то мелочи, чуть смягчавшие обычную суровость ее одежды. Правда, нашествия извне пока не произошло; она сидела совершенно одна, и даже мисс Тины нигде на было видно, ни в sala, ни в смежной гостиной, двери которой были распахнуты настежь. Окно, у которого стояло кресло мисс Бордеро, в это время дня оставалось в тени, и в просвет между полураскрытыми ставнями она могла любоваться садом, где многое, впрочем, уже посохло от летнего солнца; могла смотреть, как ярко-желтые полосы света перемежаются с вытянутыми тенями.

— Вы, верно, пришли сказать, что желаете оставить за собой комнаты еще на полгода? — спросила старуха, когда я подошел; и что-то вульгарное в ее неприкрытой алчности заставило меня внутренне содрогнуться, как если бы я не имел случая повидать образчик раньше. Здесь упоминалось уже, что стремление Джулианы извлечь выгоду из нашего знакомства, точно фальшивая нота, искажало сложившийся у меня образ женщины, которая вдохновила великого поэта на бессмертные строки, — но должен оговориться: одно обстоятельство в значительной мере ее оправдывало, — ведь кто, как не я сам, разжег это адское пламя, кто, как не я, навел ее на мысль о средстве наживы, имеющемся у нее в руках. До меня ей это и в голову не приходило; много лет она прожила в доме, на три четверти пустовавшем без всякой пользы; объяснить это можно лишь тем, что огромное помещение не стоило ей почти ничего и что, сколь ни скудны были ее доходы, в Венеции они все же позволяли сводить концы с концами. Но вот явился я и преподал ей урок расчетливости, да еще разыграл дорогостоящую комедию с садом — как тут было не соблазниться добычей, которая сама шла в руки. Подобно всем, кому на склоне лет доведется узреть свет новой истины, она сразу же стала фанатиком и мертвой хваткой вцепилась в возможность, о которой я только намекал.

У дальней стены стояло несколько стульев; не дожидаясь приглашения, старуху явно не заботило, буду я сидеть или стоять, — я взял один, перенес поближе и сел, после чего начал веселым тоном:

— О, сударыня, какое живое у вас воображение, какой полет мысли! Ведь я — всего лишь бедный литератор, зарабатывающий себе на жизнь каждодневным трудом. Где уж мне снимать дворцы на столь долгий срок. Существование мое не обеспечено. Полгода! Да будет ли у меня через полгода кусок хлеба? Я позволил себе непомерную роскошь — но это один раз. А на длительное время…

— Вы находите, что занимаемые вами комнаты стоят слишком дорого? — перебила Джулиана. — Ну что ж, можете прибавить к ним еще несколько за ту же плату. Нам нетрудно будет сговориться — combinare, как говорят итальянцы.

— Если уж на то пошло, сударыня, они действительно стоят слишком дорого, неслыханно дорого, — сказал я. — Вы, видно, считаете меня богачом, а я далеко не богач.