Оскар Лутс - Лето

– Ну как же, ножичком… – с кислой улыбкой вставляет Кийр.

– Разумеется, ножичком, – оборачиваясь к нему, быстро парирует Тоотс, – ведь ножниц в то время и у тебя еще не было, дорогой мой. Но все же один мой старый друг в классной сохранился. Да, он еще здесь.

С этими словами Тоотс отступает на несколько шагов в сторону и нежно гладит классную доску и ее рамку. На доске виднеются еще полустертые следы прошлой школьной зимы: голова крокодила, бородач с длинной трубкой, дом с дымящейся трубой и прочее. Тоотс разглядывает все это с явным удовольствием.

– Самое любимое занятие малышей, – говорит он, указывая на дом. – Любят они и на своих, и на классных досках малевать домики. И смешно: раньше всего рисуют трубу.

– Да, дорогой Тоотс, – произносит кистер, глубокомысленно покачивая головой, – и в жизни то же самое. Не только малыши, но и взрослые очень часто задуманное ими дело начинают с трубы, вместо того, чтобы начать с фундамента. Неудивительно, что многие из них оказываются потом перед развалинами, в которые превратились плоды их труда.

– Вот именно, вот именно, – живо откликается Тоотс, – именно на это обстоятельство мне и хотелось сейчас обратить ваше внимание. Ведь жизнь человеческая, как говорила моя блаженной памяти… то есть не блаженной – она еще жива… ну да, как говорит моя мать, жизнь не бьет и не треплет, а все же учит. Да… что это мне хотелось сказать… ах да (тут управляющий окидывает комнату взглядом): крошечной стала классная комната… удивительно крошечной. Черт, хм, хм… в России я всегда представлял ее себе большой и светлой и… сам не пойму, откуда я взял, что она большая и светлая?

– А вы не замечали, господин Тоотс, – говорит Тээле, – что в воспоминаниях все кажется красивее?

– Да, да, разумеется, и все же… – бормочет Тоотс.

– Я, например, – продолжает девушка, – всегда смеюсь, когда вспоминаю, как этот самый господин Тоотс пригласил меня однажды в этой же классной комнате на танец.

Как бы в подтверждение своих слов девушка звонко хохочет и принимается рассказывать барышне Эрнья я хозяйке дома историю этого удивительного танца, показывает даже то место, где кончился танец и начались неприятности.

– Да, – ухмыляется Тоотс, – чего только не творили.

– Да, – повторяет за ним Кийр, склонив голову набок, – верно говорит мой школьный друг Тоотс: чего только не творили!

Все это время рыжеволосый чуть не трясся от злости, и ему не терпится еще что-то добавить, но в разговор снова вмешивается Тээле.

– Вы и теперь так хорошо играете на каннеле, как тогда? – спрашивает она Имелика.

Тот пожимает плечами и приглаживает рукой волосы.

– Да, все еще… изредка… когда время есть. Но хорошо ли, не знаю. Об этом вам следует спросить Куслапа, он мой слушатель.

– Ну, Куслап, – обращается Тээле к Тиуксу, – как вы считаете – он и сейчас так же хорошо играет, как бывало в школе?

– Да, играет, – коротко и почти угрюмо отвечает Тиукс.

– О, тогда мы обязательно еще раз послушаем его игру. Господин Тоотс, конечно, окажет мне любезность и пригласит на танец. Но нет, нет, это совсем не должно походить на тот медвежий танец.

– С величайшим удовольствием, – отзывается Тоотс и отвешивает поклон.

– А правда, – говорит Тээле, вопросительно поглядывая на барышню Эрнья, – мы могли бы иногда где-нибудь собираться, чтобы потанцевать. Как вы думаете? В Рая, например…

– Да и здесь, у нас, – любезно добавляет хозяйка.

– Разумному веселью и развлечениям молодежи никто мешать не станет, – замечает кистер.

– Да-а, – произносит рыжеволосый Кийр, снова цепляясь за нить своей мысли. – Мой дорогой однокашник Тоотс прав: чего тут только не творили! К этим словам ничего не добавишь. Но если мой милый приятель с таким старанием ищет дорогие воспоминания, то больше всего он их найдет там вот… там, в углу у печки, да… хм, хм… Мой милый соученик только что назвал классную доску своим старым другом. Нет, эта классная доска не старый друг ему, он это сказал лишь ради красного словца; на самом деле классная доска – его старый враг. Дорогой однокашник никогда не простит этой доске, что не смог написать на ней русское «ять». Кроме того, мой дорогой однокашник всегда был не в ладах с арифметикой, и если бы он не списывал у Куслапа и других, так ему вообще нечего было бы на этой доске писать. Думаю, что Имелик и Куслап все это прекрасно помнят. Помнят они и то, как наш приятель Тоотс вечно ругался, бормотал заклинания, как он с чужих ботинок пуговицы срезывал и как стрелял по окнам.

– Кийр, Кийр! – восклицает Тээле. – Кто старое помянет, тому глаз вон.

– Нет, нет, пусть говорит, не мешайте, – выступает Тоотс в защиту Кийра. – А не то он опять чихнет и расплачется. Мой школьный приятель Кийр страшно чувствительный человек, с ним надо обращаться нежно. Его надо носить, как на лучинке, осторожненько, не то еще уронишь и до места не донесешь.

– Да, – говорит кистер, – действительно лучше бы все это оставить. К чему говорить о вещах, которые неприятны твоему ближнему? Прежде всего мы должны смотреть на минувшее совсем другими глазами: ведь, как заметила ваша соученица, время делает милее все воспоминания, не так ли, дорогой Кийр?

– Но, уважаемый и любимый учитель, – продолжает Кийр, обнаруживая вдруг неожиданное упрямство, – я не хотел никому причинять неприятностей. Я хотел лишь поправить моего однокашника, когда он говорил о старых друзьях и своих воспоминаниях. Я подумал так: раз мой дорогой соученик Тоотс искажает даже всем известные вещи, то словам о его нынешнем положении в России и подавно нельзя верить. Точно так же и я, Куслап или Имелик могли бы на некоторое время уехать из Паунвере, а потом, вернувшись, стали бы рассказывать, будто нас в некоей стране посадили на королевский трон; но это ведь еще не значит, что мы и в самом деле стали королями. Черный сюртук и тросточка не могут заставить нас поверить всем его басням, так как их обладатель мог приобрести эти вещи таким же точно способом, как он в школьные годы приобрел пуговицы от ботинок.

– Дорогой Кийр, – одергивает его, насупив брови, кистер, – бросьте же эти разговоры!

– Стыдно! Стыдно! – говорит Тээле. – Только завистливый и мелочный человек может так рассуждать. Нашего сочувствия вы этими разговорами не вызываете.

– Ничего, ничего, – снова пробует защитить своего злейшего врага Тоотс. – В России, в лесах, часто находят медвежат с закисшими глазами, облезлых, в редкий клочьях шерсти. Как уверяют бывалые охотники, это оттого, что медведица их слишком мало лизала. Полируй можжевельник и березу, сколько душе угодно, все равно дубом или каштаном их не назовешь. Так подчас бывает и в жизни, я не раз это замечал.