Робер Мерль - Смерть — мое ремесло

Он посмотрел на меня.

— И все же вы не должны рассматривать это как приказ, а только как предложение. Вы можете принять его или отказаться. Но я полагаю, что именно на такого рода посту ваш опыт узника и свойственные вам личные качества окажутся наиболее полезными партии. Тем не менее, из уважения к вашим заслугам, я оставляю за вами право просить о другом назначении.

Я поколебался и сказал:

— Господин рейхсфюрер, я хотел бы довести до вашего сведения, что еще на десять лет я связан обязательством по отношению к полковнику барону фон Иезерицу.

— Обязательство это имеет обоюдный характер?

— Нет, господин рейхсфюрер.

— Значит, у вас нет никакой гарантии сохранить свое место?

— Нет, господин рейхсфюрер.

— В таком случае, мне кажется, вы ничего не потеряете, если уйдете?

— Я — нет, господин рейхсфюрер, но согласится ли господин полковник фон Иезериц?

Он слегка скривил в улыбке губы.

— Не беспокойтесь, согласится. Подумайте хорошенько и сообщите мне письменно ваше решение в течение недели.

Он легонько постучал кончиками пальцев по столу и произнес:

— Все.

Я выбросил вперед правую руку, он ответил на мое приветствие, и я вышел.

Я вернулся на свое болото лишь на следующий день вечером. Дети уже спали. Поужинав с Эльзи, я набил трубку, закурил и присел на скамейку во дворе. Стояла хорошая погода — ночь была удивительно светлая.

Немного погодя Эльзи присоединилась ко мне, и я сообщил ей о предложении Гиммлера. Кончив, я посмотрел на нее. Она сидела неподвижно, положив обе руки на колени. Сделав паузу, я заговорил снова:

— Вначале материальные условия будут не намного лучше, чем здесь. Правда, у тебя будет меньше работы.

— Речь не обо мне, — ответила она, не шелохнувшись.

Я продолжал:

— Положение улучшится, когда меня произведут в офицеры.

— А разве тебя могут произвести в офицеры?

— Да, я теперь уже старый член партии, а кроме того, имеют значение и мои военные заслуги.

Эльзи повернула ко мне голову, и я увидел, что она смотрит на меня с удивлением.

— Произведут в офицеры... Но ведь это то, к чему ты всегда стремился, не так ли?

— Да.

— Почему же ты колеблешься?

Я снова раскурил трубку и ответил:

— Не нравится мне это.

— Что не нравится?

— Тюрьма — всегда тюрьма. Даже для тюремщика.

Она стиснула руки.

— В таком случае все ясно: надо отказаться.

Я не отвечал, и после короткой паузы Эльзи продолжала:

— Ты думаешь, рейхсфюрер рассердится на тебя, если ты откажешься?

— Конечно, нет. Когда начальник предоставляет солдату право выбора, он не может сердиться на него за решение, которое тот примет.

Я чувствовал на себе взгляд Эльзи и спросил:

— А тебе это нравится?

Она ответила, не колеблясь:

— Нет. Мне это не нравится. Даже совсем не нравится.

И тотчас же добавила:

— Но ты не должен считаться с моим мнением.

Я затянулся несколько раз, затем наклонился, набрал в горсть камешков и начал подбрасывать их на руке.

— Рейхсфюрер полагает, что полезнее всего для партии я буду в КЛ.

— В КЛ?

— В концлагере.

— Почему он так думает?

— Потому что я отсидел пять лет в тюрьме.

Эльзи откинулась на спинку скамьи и посмотрела прямо перед собой.

— Здесь ты тоже полезен.

Я медленно проговорил:

— Безусловно, здесь я тоже полезен.

— И эта работа тебе по душе.

Я задумался немного над ее словами и ответил:

— Это не идет в счет. Если я более полезен партии в КЛ, значит, там я и должен быть.

— Но, может, ты полезнее здесь?

Я поднялся.

— Рейхсфюрер думает иначе.

Выбросив по одному все камешки, я постучал трубкой о сапог, чтобы вытряхнуть из нее пепел, вернулся в дом и стал раздеваться. Спустя несколько минут пришла Эльзи. Было уже поздно, я очень устал, но никак не мог заснуть.

На другой день после обеда, Эльзи уложила детей спать и начала мыть посуду. Я устроился на стуле у полураскрытого окна и закурил трубку. Эльзи стояла ко мне спиной. Я слышал, как постукивают друг о друга тарелки в тазу. Передо мной по обе стороны изгороди высились два тополя, освещенные солнцем.

— Ну, что же ты решил? — послышался голос Эльзи.

Я повернул к ней голову. Мне видна была только ее спина — Эльзи склонилась над кухонной раковиной.

— Не знаю.

Я заметил, как спина ее начинает горбиться. Тарелки слегка постукивали, и я подумал: «Она слишком много работает. Устает». Я отвернулся и снова посмотрел на тополя.

— Почему ты не поступишь в армию? — спросила Эльзи.

— Эсэсовец не поступает в армию.

— А тебе могут предоставить какой-нибудь пост в эсэсовских частях?

— Не знаю. Рейхсфюрер ничего об этом не говорил.

Мы оба помолчали, потом я сказал:

— В армии при присвоении звания придают большое значение образованию.

— А в эсэсовских частях?

— В эсэсовских частях принимается во внимание лишь верность делу и практические знания.

Я полуобернулся к ней и добавил:

— Моя наиболее сильная сторона — это практика.

Эльзи взяла полотенце и принялась вытирать посуду. Она начинала всегда с тарелок и, вытерев их, ставила в буфет.

— Почему же тебе не хочется идти в КЛ?

Я слышал, как она ходит взад и вперед за моей спиной. Она сняла свои деревянные башмаки и мягко ступала по полу. Я проговорил не оборачиваясь:

— Это ремесло держиморды. — И добавил после короткой паузы. — И потом, там не будет лошадей.

— А! — воскликнула Эльзи. — Уж эти твои лошади!

Звякнула тарелка, Эльзи поставила ее в буфет. Ноги Эльзи прошуршали по полу. Она остановилась.

— А квартирой обеспечивают?

— Да, и с отоплением. И питанием. По крайней мере меня. Кроме того, дают премии. И ты сможешь не работать.

— Да ну! — проговорила Эльзи.

Я обернулся. Она стояла у буфета спиной ко мне.

— Я нахожу, что у тебя усталый вид, Эльзи.

Она повернулась ко мне лицом и выпрямилась.

— Я чувствую себя очень хорошо.

Я снова стал смотреть в окно. Оконная рама немного закрывала от меня правый тополь. Я заметил, что изгородь нуждается в ремонте.

— А заключенных в КЛ истязают? — спросила Эльзи.

Я резко ответил:

— Конечно же, нет. В национал-социалистском государстве это невозможно. — И добавил: — Цель КЛ — воспитательная.

Сорока тяжело опустилась на макушку правого тополя. Я распахнул окно, чтобы лучше ее видеть. Рука моя оставила след на стекле, и это раздосадовало меня. Я произнес сухо:

— Отец тоже хотел быть офицером, но его не брали в армию. У него было что-то с легкими.

Внезапно мне показалось, будто мне снова двенадцать лет. Я мыл окна в гостиной и время от времени украдкой поглядывал на портреты офицеров. Они были развешены в строго иерархическом порядке. Слева направо. Дяди Франца среди них не было. Дядя Франц тоже хотел быть офицером, но ему недоставало образования.