Николай Помяловский - Махилов

К вечеру начала развертываться рекреация. Составились три хора – человек по тридцать в каждом: согласитесь, что из 900 человек можно найти голосистых, особенно в южных губерниях, которые в изобилии производят басов и теноров. К хорам кстати пришелся и оркестр. Вот грянули у леса «Во лузях» – русская размашистая песенка разнеслась далеко-далеко, прокатилась по гладкой, как зеркало, реке – и громадная, полная силы и русского разгула, замерла где-то под небом. Есякий звук ложился прямо на душу. У самих семинаристов, когда они услышали в чистом майском воздухе голоса своих товарищей, от пробужденной удали затрепетали все члены и заходила в них кровь. К хору пристал другой хор и третий. Гром и сила песни еще более увеличились. А в палатках между тем льется вино и идет в круговую; здесь и там дымят чубуками, и во многих местах под кустом шипит самовар и стучат чайные чашки. Вот она, счастливая жизнь, полная беспечности, полная товарищеского веселья! Когда-то, говорит предание, и петербургский семинарист имел свои рекреации, хотя и не такие роскошные, как в Ч:…е, но все же полные жизни и веселья, но это было когда-то давно, еще в патриархальные времена старой семинарии.

На помощь рекреации всегда является сам Вакх или в виде дареного боченка рому, или в лице ведерного божка, и вот он уже успел оказать свое влияние на некоторые головы ч…х семинаристов. Вот у речки на дороге составилась пляска под музыку импровизированного оркестра, в котором высокие ноты выигрывают осьмушки, средние штоф с полуштофом, а октаву держит четвертная бутыль.

Таким оркестром управляет Третинский – наш знакомец, охотник и мастер на импровизации подобного рода.

– Нахаживай, ребята! – покрикивает он танцорам, а сам так и звонит и трезвонит в пустые сокровищницы.

А вот здесь, под липой, один семинарист под влиянием хмеля плачет и целует какого-то купца и в лоб и в затылок. А там, в канаве, лежит уже один философ – совсем побежденный Вакхом, который из своих объятий передал его в объятия Морфея. Нечего сказать, любит выпить ч…й семинарист. Там есть головы, которые выносят сорока– и пятидесятиградусный хмель. Сам бог пьянства не вынес бы того, что выносят часто эти здоровые натуры.

Но вот ударило шесть часов – это условное время у заговорщиков против Махилова. Они ждут его у мельницы. Пойдемте и мы туда и посмотрим, что там деется.

– Чорт знает, где Третинский? – говорил Чикадзе.

– Не пьян ли он? – заметил Зимченко с глубокомысленной миной.

– Навязали мы себе этого быка на шею. Посмотрите, 0;i придет с Махиловым.

– Господа, идет, идет Махилов!

– Один?

– Один, только у него палка в руках.

– За двери, ребята! – скомандовал Бедучевич. Они спрятались.

Махилов шел, слегка помахивая палкой, шел ровным шагом, спокойно. Любо было посмотреть на молодца, который один идет на троих, и идет так беспечно, как будто противники его мальчики. Между тем эти мальчики были крепкие ребята. Бедучевич одной рукой поднимал куль муки, под тяжестью которого кряхтит спина лабазника; Зимченко когда-то высадил плечами двери у жида-шинкаря, а Чикадзе во время оно, когда еще был в словесности, отделался от четверых мужиков, напавших на него за городом. Впрочем, Махилов ожидал, что, Третинский вместе с его врагами, хотя Третинский давно уже спал, отуманенный всеодуряющим Вакхом. Максим Созонтыч искал глазами своих противников и, не видя их, подумал, что они не пришли еще. Он огляделся раза три и, уже убедившись в своей мысли, пошел, ни о чем не думая. Но когда он проходил мельницу, Чикадзе кинулся ему в ноги. Махилов ударился об землю грудью; он понял, в чем дело, но поздно; он хотел подняться, но Зимченко и Бедучевич налетели на него из засады, и началась расправа. Ох, как тяжелы кулаки таких силачей, как плотно приходятся они в спину и в шею!

– Вертыхайся, дитятко! – приговаривал Чикадзе.

Махилова били без пощады, без милости. Он боролся с тем, то с другим, ловил своих противников за ноги, а между тем шесть здоровых кулаков, как молоты, работали на всех частях его тела.

– Дитятко, считай, сколько у тебя зубов! – Чикадзе ударил его по лицу кулаком.

Наконец остервенился и Махилов, рванулся вперед и ударил ногою в грудь Чикадзе. Дорого бы поплатился Созонтыч за свой удар, потому что Бедучевич и Зимченко с ожесточением кинулись на него, если бы только чья-то сильная и, должно быть, опытная рука не отбросила обоих противников в сторону. Махилов воспользовался свободной минуткой, поднялся на ноги и искал врагов; враги приподнимались и, оглядывая нового противника, рассчитывали, как бы поудобнее убраться с поля битвы.

– Демьян Иваныч, это вы?

– Я, шельмовство; я, канальство; эх, бедовое дело, я!

Чикадзе, Зимченко и Бедучевич скрылись.

– Спасибо, Демьян Иваныч, за услугу. Ах, скоты, как они отделали меня.

Демьян Иваныч – избавитель Махилова – был человек высокого роста и крепкого сложения. Ему было лет 45. Борода, длинные волосы и длинный сюртук показывали, что это дьячок.

– Да что это, Максим Созонтыч: трое на одного? За что это, бедовое дело?

– Видите ли… да пойдемте лучше домой.

– Это дело, канальство! Пойдем, пойдем, голова!

– Да что это вы, Демьян Иваныч, как будто радуетесь, что меня оттрепали?

– Ха-ха-ха! радуюсь, канальство, радуюсь, да только не тому.

– Чему же?

– У нас, Созонтыч, праздник.

– Какой же? – спросил с заметным любопытством Махилов.

– Ладно, голова, пойдем.

Максим Созонтыч рассказал Демьяну Иванычу, в чем было дело.

Вот они пришли уже к дому.

Должность и квартира Демьяна Иваныча состояли при Покровской церкви. Его домик на этот раз как-то веселее смотрит. У ворот стояло несколько тележек. По всему было видно, что у Демьяна Иваныча праздник.

Махилов и Демьян Иваныч вошли в сени.

– Послушай, Созонтыч: Катя больна.

– Что же у вас за праздник, если Катя больна?

– А не будь, канальство, она больна, не было бы и праздника, – ответил с лукавой усмешкой Демьян Иваныч.

– Так неужели она…

– Да, да, только не проговорись, бедовая беда! Пойдем к ней.

– Ах, Демьян Иваныч, я не ожидал, чтобы так скоро.

– Молчи, чтобы кто не услыхал. Эх! Ловко! – Демьян Иваныч прискакнул на одной ножке, что не совсем гармонировало с его солидной бородой и длиннополым сюртуком.

Они вошли в комнату, где уже было много гостей. В большом углу у божницы стояла купель с водою. В другом углу сидела старуха и покачивала ребенка, завернутого в одеяло. Махилов и Демьян Иваныч подошли к старухе.

– Покажи-ка, бабушка, ребенка!

Старуха, творя молитву шопотом, развернула осторожно одеяло.

– Посмотри, канальство; весь в тебя!

Махилов толкнул Демьяна Иваныча в бок, и тот торопливо огляделся с боязливостию.