Алистер Кроули - Сборник рассказов

Не все люди понимают, что наркотик для его раба ценнее всех драгоценностей мира, золота и бриллиантов; добродетельная женщина может быть выше любви к рубинам, но любой опытный медик скажет вам, что не существует женщины столь добродетельной, которая попав в зависимость от наркотика, не продала бы свое тело первому встречному оборванцу за понюшку порошка.

И если нам не лгут, утверждая, что одна пятая часть населения употребляет наркотики, тогда этот забавный островок, на котором мы живем, ждут впереди весьма веселые времена.

Вся абсурдность запретительного подхода может быть показана на примере Лондона и других европейских городов. В Лондоне любой домовладелец или иное достаточно ответственное лицо может покупать любые снадобья так же свободно, как сыр, при этом следует отметить, что Лондон отнюдь не переполнен буйными сумасшедшими, нюхающими кокаин на каждом углу, в перерывах между взломами, изнасилованиями, погромами, убийствами, должностными преступлениями и подлогами, что, как нас заверяют, должно неизбежно произойти в случае, если свободные люди будут по-прежнему пользоваться своими законными правами и свободами.

Оправдать запретительный подход можно только в том случае, если нам докажут, что нравственные качества жителей Соединенных Штатов немногим выше, чем у тех самых свиней, в которых Христос вселил бесов, изгнанных им из бесноватого.

И хотя я вовсе не придерживаюсь этого мнения, даже если бы дело обстояло именно так, я по-прежнему бы продолжал утверждать, что запретами ничего не добьешься. Если вы хотите победить эту болезнь, дайте людям пищу для ума, развейте у них амбиции, несводимые к некоторой сумме в долларах, установите шкалу преуспеяния, основанную на вечных ценностях, одним словом — образовывайте их.

Если же, несмотря на все ваши потуги, ничего не изменится, позвольте им травить себя кокаином — большего они не заслужили.

Перевод Ильи Кормильцева

Перевод с английского Александры Фоминой и Марии Мамыко

Алистер Кроули (1875–1947) не нуждается в представлении. Сатанист, колдун, шарлатан, извращенец — вот далеко не полный перечень ярлыков, за которыми почти не видно титанической личности, человека, столь щедро одарённого Творцом, что в ослеплении собственного могущества он провозгласил себя исчадием ада. Наиболее глубокие аналогии возникают здесь с другим титаном — Ницше. Как и «мученик познания», Кроули отнюдь не был озабочен проблемой личного спасения. «Мне легко представить себе, что на смертном одре я буду всецело поглощен страстным желанием прикоснуться к миру иному — как мальчик, умоляющий женщину о первом поцелуе», — скажет он в одной из автобиографий. Поискам Знания об Ином была посвящена вся жизнь Кроули.

Захватывающие дух приключения, — а их в этой жизни было немало (достаточно вспомнить магические операции, для проведения которых выбирались пустыни, и восхождения на Гималайские пики), — лишь проявление напряжённой работы по выходу за пределы. Правильнее было бы говорить о выхождении за Предел, ибо чрезмерность и чрезвычайность, столь характерные для внешних обстоятельств жизни Кроули, вполне отражают глубокое стремление трансцендировать, ступить за порог, перейти через границу. Путь на Восток, предопределённый установкой на трансценденцию, закономерно приводит Кроули в Россию.

В 1910 г. Кроули посещает Петербург, но этот самый нерусский из городов России не производит на него впечатления. Через три года Кроули знакомится с Москвой и проводит здесь шесть недель, отмеченных большим творческим подъемом: именно в Москве он пишет «Гностическую мессу» и завершает одно из самых известных своих стихотворений, «Гимн Пану». Впечатления от города находят поэтическое выражение в произведении «Град Божий». Этот опус, название которого отсылает к главному труду Блаж. Августина, написан о Москве и в Москве. Однако наиболее ёмкая характеристика города дана в прозаическом эссе о том же путешествии, написанном после его завершения. Одного только названия текста достаточно, чтобы понять, что реальный Кроули чрезвычайно далек от того образа, который православный человек мгновенно ассоциирует со словом «святотатство». Сам же текст, по гордому признанию автора, «вернее раскрывает душу России, чем любая из вещей Достоевского». Тоской по уходящей из мира святости и любовью к одному из её последних оплотов проникнуто эссе «Зверя Апокалипсиса».

По-видимому, Кроули достаточно рано осознал, что срежиссированный им образ закрывает возможность объективного воздаяния, даже посмертного: «Совесть мира столь замутнена виной, что исследователя ересей всегда полагают еретиком, как если бы врач, изучающий проказу, непременно должен был быть прокажённым». Настоящая публикация призвана хотя бы отчасти восстановить раз нарушенное и по сей день традиционно нарушаемое равновесие.

Али Тургиев

«Выше Москвы только Кремль, выше Кремля только Небеса»

Такие хорошо подготовленные и непохожие друг на друга наблюдатели, как фон Мольтке и Теофиль Готье, сошлись в своем восхищении этим чудесным городом. И, как следовало ожидать, природно-оригинальный ум полководца нашел более сильные выражения, чем ум эксперта словесности.

Описание Собора Василия Блаженного, данное Готье, — это яркая в своей образности, но слабая с точки зрения смысла фотография: «Можно сказать — исполинский мадрепоровый коралл, колоссальное кристаллическое образование, перевернутый грот со сталактитами».

Описание города, сделанное старым воякой, ограничивается одной фразой, исполненной внутренней правды: «Кажется, что ты перенесся в один из тех городов, которые могут быть созданы только воображением и никогда не встречаются в реальности».

Я надеюсь, что многие из нас, и в частности лорд Дансени и г-н С. Сайм, видели эти города — плод воображения. Чем больше мы путешествовали по свету, тем сильнее становилась наша неудовлетворенность. Дели, Агра, Бенарес, Рим, Лондон, Каир, Неаполь, Анурадхапура, Венеция, Стокгольм — впечатления ото всех этих городов так или иначе отошли на второй план по сравнению с тем восхищением, которое я испытал, когда впервые увидел великую восточную стену Кремля, увенчанную куполами соборов, с ее навесными бойницами из красного кирпича и татарскими башнями, достигающими высшей точки в знаменитых Спасских воротах, граничащих с собором Василия Блаженного… и я воскликнул: «Вот оно, воплощение мечты, навеянной гашишем!» Ни Квинси, ни Людлоф, ни Бодлер не смогли создать ничего столь же потрясающе-фантастического, как спокойная реальность Москвы. Она не рассчитана заранее, она не подчиняется «законам искусства». Она капризно-деспотична, как Бог, и столь же неоспорима. Она не была рождена человеческим сознанием: это творение разума, изначально свободного от догмата точных наук.