Уильям Фолкнер - Похитители

– Еще бы не так, – сказал Нед. – Я же битых два часа толкую вам про это. – Мисс Реба смотрела на Неда. Потом тихонько перевела дух.

– Значит, ты поведешь сейчас лошадь в Паршем, а все фараоны со всего западного Теннесси будут шнырять по всем дорогам вокруг Мемфиса и искать ее…

– Реба! – сказала мисс Корри.

– …с завтрашнего утра, с самого рассвета?

– Выходит, так, – сказал Нед. – Теперь уже всем поздновато попасться на этом деле. Но у вас котелок варит. Здорово варит. Так что теперь скажите вы мне. – Она смотрела на него; на этот раз она дважды перевела дух; потом, так и не отведя от него глаз, сказала мисс Корри:

– Тот тормозной кондуктор…

– Какой тормозной кондуктор? – спросила мисс Корри.

– Ты знаешь, о ком я говорю. У которого мамашин дядя, или двоюродный брат, или кто он там…

– Он не тормозной кондуктор, – сказала мисс Корри. – Он сигнальный кондуктор. На экспрессе Мемфис – Нью-Йорк. А форма у него, правда, как у тормозного…

– Неважно, – сказала мисс Реба. – Пусть будет сигнальный… – Теперь она обращалась к Буну. – Корри с ним… – она взглянула на Неда, – в отношениях. Пожалуй, мне это твое словечко даже нравится. Какой-то там дядя его мамаши что-то вроде вице-президента той железной дороги, которая проходит через Паршем…

– Его дядя начальник железнодорожного участка, – сказала мисс Корри.

– Начальник железнодорожного участка, – повторила мисс Реба. – То есть он начальствует, когда не околачивается на скачках здесь или в другом каком городе этого участка, а племянничек тем временем делает служебную карьеру, лезет в гору с самого низа на самый верх, и в рот ему уже положена серебряная ложка, и условие при этом одно – чтобы он не слишком сильно ее кусал и не привлекал к себе внимания. Понятно, что я хочу сказать?

– Багажный вагон, – сказал Бун.

– Вот именно, – сказала мисс Реба. – Тогда к завтрашнему дню они уже будут в Паршеме, и с глаз долой.

– За багажный вагон тоже надо платить, – сказал Бун. – И еще надо где-то таиться до скачек и потом еще поставить полторы сотни монет на скачках. А у меня всего-навсего не то пятнадцать, не то двадцать долларов. – Он встал. – Иди, отвяжи лошадь, – сказал он Неду. – Где, говоришь, живет тот тип, которому ты отдал машину?

– Сядь, – сказала мисс Реба. – Господи Иисусе, в Джефферсоне вас ждет такая веселенькая встреча, а ты еще медяки в кармане считаешь. – Она посмотрела на Неда. – Как, говоришь, тебя звать?

Нед повторил свое имя.

– Вы хотели узнать насчет мула. Спросите Буна Xoгганбека.

– Ты бы хоть заставил его мистером тебя называть, – сказала она Буну.

– А я всегда мистером и величаю, – сказал Нед. – Мистер Бун Хогганбек. Спросите у него насчет мула.

Она повернулась к мисс Корри:

– Сэм сегодня в городе?

– Да, – сказала мисс Корри.

– Можешь ты сейчас разыскать его?

– Да, – сказала мисс Корри.

Мисс Реба повернулась к Буну.

– Иди-ка ты отсюда. Погуляй часок-другой. Или загляни через улицу к Берди Уотс, если приспичит. Только, Христа ради, не наклюкайся. Откуда, по-твоему, Корри берет деньги на еду и жилье, пока ты там в своем дерьмовом миссипском болоте крадешь автомобили и младенцев? Из воздуха?

– Никуда я не пойду, – сказал Бун. – Ну, чего стоишь, стервец? – сказал он Неду. – Иди, отвязывай лошадь.

– Мне не обязательно его принимать, – сказала мисс Корри. – Могу просто позвонить по телефону. – Сказала не то чтобы самодовольно или жеманно – нет, безмятежно. Для самодовольства, для жеманства она была слишком большая, ее было слишком много. Но ровно столько, сколько требуется для безмятежности.

– Ты уверена? – спросила мисс Реба.

– Да, – сказала мисс Корри.

– Тогда звони, – сказала мисс Реба.

– Иди сюда, – сказал Бун. Мисс Корри остановилась. – Говорю, иди сюда, – повторил Бун. Она сделала несколько шагов, но так, чтобы ему было не дотянуться; тут я заметил, что она даже не смотрит на Буна, смотрит только на меня. Может, поэтому Бун, по-прежнему сидя, смог все-таки ухватить ее за руку прежде, чем она успела увернуться, и начал тянуть к себе, а она противилась ему, хотя и с опозданием, как и подобает такой крупной девушке, и при этом по-прежнему не сводила с меня глаз.

– Пусти, – сказала она. – Мне надо позвонить по телефону.

– Успеешь, – сказал Бун. – У нас еще куча времени, – и продолжал тянуть ее к себе.

И тогда, с тем наигранным безразличием, с тем отчаянным старанием напустить на себя бесстрашный и одновременно миролюбивый вид, с каким мы, к примеру, подкидываем на ладони яблоко и протягиваем его (или любой предмет, могущий на секунду отвлечь от нас внимание) быку, который, как мы внезапно обнаружили, оказался по одну сторону забора с нами, она быстрым движением наклонилась к Буну и поцеловала, клюнула его в макушку, в то же время стараясь вырваться от него. Но тоже с опозданием, потому что он на мгновенье отпустил ее, но тут же, на глазах у нас у всех, схватил за ягодицу, и она отклонилась от него и снова взглянула на меня, и в глазах у нее было что-то безнадежное, умоляющее – стыд, горе, уж не знаю что, – между тем как кровь медленно заливала ее крупное девичье лицо, которое вовсе не было некрасивым, разве что на первый взгляд. Но длилось это не больше секунды: потом она снова стала настоящей леди. Она и вырывалась, как настоящая леди. Просто была слишком большая, чтобы даже такой большой и сильный мужчина, как Бун, мог удержать ее одной рукой за одну ягодицу; через секунду она освободилась.

– И тебе не стыдно? – сказала она.

– До того невтерпеж, что не можешь подождать, пока она по телефону поговорит? – сказала мисс Реба Буну. – Если уж ты так трясешься над ее целомудрием, какого черта не устроишь Корри на такое место, чтобы она и целомудрие сохраняла, и с голоду не подохла? – Потом мисс Корри: – Иди, звони скорей. Уже девять часов.

Уже слишком поздно для всего, что нам еще предстояло сделать. Дом начал оживать – ходуном ходить, как вы говорите сегодня. Но пристойно, без особого рева – музыкального или просто застольного; дух мистера Бинфорда все еще властвовал там, все еще осенял гроты с прекраснозадыми нимфами, потому что только две их обитательницы знали, что он ушел, а посетители еще не успели его хватиться; мы слышали звонки, и невнятный голос Минни, открывавшей двери, и даже шаги нимф, спускавшихся по лестнице, и, пока мисс Корри, нажав на ручку, отворяла дверь, и выходила, и снова ее затворяла, – слышали звон стаканов, равномерно прерываемый басовым гудением гостей и сопранным взвизгом хозяек. Потом Минни вернулась: очевидно, впускать клиентов должна была теперь та леди, которая окажется незанятой.

Так что, как видишь, ребенок и впрямь «родитель взрослого мужчины» [24], да и взрослой женщины тоже. Там, в Джефферсоне, мне представлялось, будто я только из-за моей невинности, моего нежного возраста оказался таким жалким противником умственной порчи, Не-Добродетели, что даже этого наименования был недостоин. И все-таки сражение длилось целых три часа, – с той минуты, как я узнал о смерти дедушки Лессепа, и до той, когда поезд двинулся и я понял, что Бун по крайней мере четыре дня будет полновластным владельцем ключа от дедова автомобиля. Но тут передо мной были мисс Реба и мисс Корри, противницы если и не умудренные, то во всяком случав уже закаленные опытом постоянной, ежедневной борьбы с He-Добродетелью (или Добродетелью) и с ее хитроумными кознями, и вот они уже были ею ограблены, разорены, хотя еще полчаса назад не знали о существовании Неда, и тем паче – коня. И в довершение вдруг возник совершенно чужой человек, которого мисс Корри, только что вышедшая из комнаты, с таким спокойствием собиралась завоевать с помощью одного лишь телефонного звонка.