Уильям Фолкнер - Похитители

– Что он там видел на ферме, – сказала она. – Вот я и думала… Прошлым летом на недельку его забрала. И нынче тоже, а когда вы все приехали, я как увидела Люция, сразу поняла: мне же и хотелось, чтобы Отис был именно таким, только я не умела объяснить, научить его. Вот я и решила: может, если он побудет с Люцием хоть песколько деньков…

– А как же, – сказал Бун. – Воспитание. – Он неуклюже подошел к ней. На этот раз он не сделал попытки обнять ее. И вообще не хватал ее. Он просто похлопал ее по спине; с виду почти с такой же силой, так же безразлично и тяжело, как хлопал его самого Бутч. Но только с виду. – Все в порядке, – сказал он. – Это ничего. Тебе хотелось как лучше. Ты все правильно делала. А теперь пошли. – Тут опять появился официант.

– Ваш кучер в кухне, сэр, – сказал он. – Говорит, должен сказать что-то очень важное.

– Мой кучер? – переспросил Бун. – Нет у меня никакого кучера.

– Это Нед, – сказал я, уже шагнув к двери. Эверби шагнула тоже, опередив Буна. Мы пошли за официантом в кухню. Нед стоял вплотную к кухарке, необъятной негритянке, которая вытирала около раковины тарелки. Он говорил:

– Ежели ты, красавица, о деньгах беспокоишься, так ты как раз на того… – Тут он увидел нас и с ходу прочел мысли Буна: – Успокойся. Он тут, у Пассемов. Что он опять натворил?

– Кто? – спросил Бун.

– Отис, – сказал я. – Нед его нашел.

– И не думал, – сказал Нед. – Я его и не терял. Его собаки дядюшки Пассема нашли. Час назад загнали на акацию за курятником, а Ликург его оттуда снял. Он со мной не пожелал ехать. Похоже, он никуда пока уходить не собирается. Что он опять натворил? – Мы рассказали ему. – Она, значит, тоже тут, – сказал он. Потом тихонько добавил: – Хи-хи-хи. – Потом сказал: – Значит, я его уже не застану у Пассемов.

– Как это? – спросил Бун.

– А тебя бы я застал, будь ты на его месте? – сказал Нед. – Он знает, что девушка уже проснулась и хватилась зуба. Ну, а с мисс Ребой он тоже хорошо знаком, знает – она не успокоится, пока его не сцапает, и не перевернет вверх тормашками, и не вытряхнет из него этот зуб. Я ему сам выложил, куда на муле еду, и всякий ему скажет, когда приходит поезд и сколько времени нужно, чтобы до станции добежать. Сидел бы ты на месте, ежели бы спер зуб?

– Ладно, – сказал Бун. – Что он с ним делать собирается?

– Будь это кто другой, – ответил Нед. – он бы мог сделать одно из трех: продать, или спрятать, или отдать кому попало. Но раз это он, то может сделать одно из двух: продать или спрятать; опять-таки ежели спрятать, тогда и вытаскивать изо рта у этой красавицы не стоило. Так что самое лучшее и самое скорое – продать зуб в Мемфисе. Но до Мемфиса пешком далеко, а чтобы сесть на поезд – а это денег стоит, но деньгами он скорее всего разжился н скорее всего ему сейчас такой зарез, что он их готов выложить, – надо вернуться в Пассем, но там его перехватить могут. Стало быть, ежели не в Мемфисе, то самое лучшее и самое скорое – продать зуб завтра на скачках. Вы или я наверняка поставили бы зуб на одну из лошадей. Но он ставить не будет, это не по нем – ждать долго, да и ненадежно. Но начинать искать его нужно со скачек – это дело верное. Жаль, не знал я про зуб, когда парень у меня в руках был. Может, я бы у него этот зуб выманил. Завтра утром в шесть сорок мистер Сэм Колдуэлл будет тут проезжать в западную сторону, так, будь парень мой, я бы свел его на станцию, и сдал на руки мистеру Сэму, и попросил бы держать его за шиворот, пока он не отправит его первым поездом в Арканзас.

– Ты сумеешь разыскать его завтра? – спросила Эверби. – Мне его нужно найти. Все-таки он ребенок. Я заплачу за зуб, куплю Минни другой. Но мне нужно его найти. Он, конечно, станет отпираться, дескать, нет у него зуба, в глаза не видел, но мне нужно…

– Само собой, – сказал Нед. – Я на вашем месте тоже так считал бы. Попробую. Заеду завтра с утра пораньше за Люцием, но вернее всего попытать счастья прямо на месте перед скачками. – Он сказал мне: – Народ начал захаживать к Пассемам, и всё будто ненароком, не иначе как пытаются разведать – какие такие чудаки все еще думают, будто этот конь годится для скачек. Так что не иначе завтра толпа соберется – будьте покойны. Сейчас уже время позднее, ложись поспи, а я отведу домой в постельку пассемского мула. А где носок? Ты его не потерял?

– В кармане, – сказал я.

– Смотри не потеряй, – сказал он. – А то непарный левый останется, а левый носок без правого надевать нельзя – дурная примета. – Он отошел, но недалеко, не дальше толстой стряпухи; теперь он обращался к ней: – На тот случай, ежели я передумаю и в городе заночую – когда у тебя завтрак готов, красавица?

– Да уж расстараюсь, подам чуть свет, когда и духа твоего здесь не будет, – сказала толстуха.

– Всем спокойной ночи, – сказал Нед. И ушел. Мы снова отправились в ресторан, и официант, уже в жилете, без воротничка и галстука, принес мисс Ребе свиных отбивных, и овсянки, и булочек, и черносмородинного варенья – все, что ели на ужин мы, не вполне горячее, но и не вполне холодное, так сказать, не в полной форме, как и официант.

– Заснула? – спросила Эверби.

– Да, – ответила мисс Реба. – Этот малолетний выб… – И осеклась и сказала: – Прошу прощения. Я-то думала, что всякого навидалась, пока занимаюсь моим ремеслом, но никогда не думала, что у меня в заведении сопрут зуб. Хуже нет этих маленьких ублюдков. Все равно как змееныши. Со взрослой змеей справиться можно, известно, чего от нее ждать. А змееныш кусит тебя в зад раньше, чем сообразишь, что у него уже зубы есть. А где кофе?

Официант подал кофе и ушел. И вдруг в этом огромном, затянутом чехлами ресторане стало тесно; каждый раз, как Бун и Бутч оказывались вместе в одних и тех же четырех стенах, вокруг все словно умножалось, разрасталось, так что больше ни для чего не оставалось места. Он, Бутч, то ли опять заглянул к доктору, то ли, если состоишь при бляхе, знаешь всех, кто не посмеет отказать в даровой выпивке. Было поздно, я устал, но вот он опять появился, и я вдруг понял, что до сих пор он еще не показал себя, только сейчас все и начинается; он стоял в дверях, выпирал из них, пялил блестящие глазки, наглый, оживленный, еще более краснолицый, чем раньше, и бляха на его пропотевшей рубахе тоже пялилась на нас как живая. Казалось, Бутч ее носит не как официальное подтверждение присвоенных ему полномочий, а как бойскаут – похвальный значок, как редкостную, поистине нелегко доставшуюся награду и вместе символ своей особости, символ безнаказанности любых поступков, входящих в некий мистический круг деятельности или этим кругом обусловленных; в ту же минуту Эверби вскочила и, можно сказать, юркнула к стулу мисс Ребы, на которую теперь выпялился Бутч. И вот тут я передвинул назад Буна, а на первое место по заботам поставил Эверби. У Буна была одна забота – Бутч, а у нее две – и Бун и Бутч.