Уильям Фолкнер - Похитители

Потом раздался вопль – «Пошел!», и наших конюхов как ветром сдуло, и мы вырвались вперед (я уже говорил тебе, на этот раз мы тянули жребий, и у бровки скакал Маквилли). То есть вырвался вперед Маквилли; не знаю, то ли сознательно, то ли инстинктивно, но когда он пустил Ахерона, я натянул поводья, и Громобой так рванул, что мне отдалось в плечи, в больную руку, всюду. Ахерон уже скакал во весь опор, уже на три корпуса обогнал нас, и тут я отпустил поводья, но все время сохранял дистанцию, все время держался на три корпуса позади, и тут с Маквилли произошло то, что теперь вы назвали бы запоздалой реакцией: он бросил взгляд в сторону, скосил глаза, уверенный, что увидит меня где-то у своего колена, потом секунду или две продолжал все так же стремительно нестись по дорожке, и только тогда его глаза донесли мозгу, что на ожидаемом месте нас с Громобоем не оказалось. Тогда он оглянулся, повернул голову назад, выворачивая шею, и я до сих пор помню белки его глаз и разинутый рот, до сих пор вижу, как яростно он натягивает повод, стараясь сдержать Ахерона, и, честное слово, я даже услышал его вопль: «Чтоб ты сдох, белый, если вышел на скачки, так скачи!», и расстояние между нами стало быстро сокращаться, потому что он осаживал Ахерона, старался повернуть его, пока тот не стал поперек дорожки, не занял ее почти всю, головой к полевой стороне, и на миг, на мгновение, на секунду словно застыл; ручаюсь, что в бешено работающем мозгу Маквилли даже промелькнула мысль, не повернуть ли ему назад и, миновав Громобоя, пристроиться в хвост. Непреднамеренно, непредумышленно, нет, я просто сказал себе Меня зовут Нед Уильям Маккаслин и изо всех сил хлестнул Громобоя, повернув его голову так, чтобы, когда он рванется вперед, в просвет между тылом Ахерона и бровкой, нам задеть не барьер, а Ахерона; помню, я подумал Он сломает мне ногу и сидел, опустив хлыст, от всего отрешившись, с интересом, не больше, ожидая столкновения, удара, треска, фонтана крови, осколков костей и прочее. Но то ли нам как раз хватило места, то ли скорости, то ли просто везения, но по Ахеронову заду скользнула не моя нога, а бедро Громобоя, и в эту секунду я снова изо всех сил хлестнул, и никакой судья или распорядитель, дрессировщик легавых, охотник-торговец или убийца, ни один педант или болельщик из самых дотошных и неподкупных не посмел бы сказать, что хлыст пришелся не по Громобою: в эту секунду мы четверо так перепутались, что только Ахерон и знал, по кому пришелся хлыст.

И во весь опор вперед. То есть мы с Громобоем. Я не оглянулся, не мог еще оглянуться, и не тогда, а только потом узнал, что произошло. Рассказывали, что Ахерон не пытался перепрыгнуть через барьер, он просто сперва встал на дыбы, а потом проскочил сквозь него в крутящемся смерче белых щепок, но удержался на ногах и, обезумев, не разбирая дороги, помчался по выгону, и зрители бросились врассыпную, пока Маквилли не удалось повернуть его; и еще рассказывали, что Маквилли заставлял его, словно гунтера, взять барьер (возвращаться к проломленной дыре было поздно, мы, то есть Громобой скакал далеко впереди). Но Ахерон не пожелал и вместо этого на предельной скорости понесся вдоль барьера, но с его внешней стороны, и зрители голосили и выскакивали у него из-под копыт, как лягушки, меж тем как он создавал то ли новую дорожку, то ли прецедент. И тут я снова услышал его: он – они – Маквилли с Ахероном быстро догоняли нас, хотя и по ту сторону барьера; Громобой, теперь единоличный обладатель поля, шел своим всегдашним ритмичным галопом, и была в нем мощь, был полный запас сил, только ему еще не приходило в голову, что неплохо бы поспешить; и вот уже Ахерон, который проскакал ярдов пятьдесят лишних и до финиша должен будет проскакать еще столько же лишних, идет вровень с нами по прямой за барьером, и мы уже в левом повороте, и я просто вижу, как, доведенный до последней крайности, Маквилли лихорадочно пытается в считанные секунды решить – то ли ему круто повернуть Ахерона и через им же проложенную дыру попытаться вернуть его на дорожку, с риском, что тот заартачится перед грудой обломков, то ли, действуя наверняка, продолжать скачку по вновь проложенной дорожке, уже свободной от препятствий.

Как оно следует, как оно всегда бывает, победу одержал консерватизм: снова противоположная прямая (на этот раз второго круга), и поворот (опять-таки второго круга), и даже на внешней, более длинной дорожке они шли впереди, и вот уже финиш, и Ахерон по крайней мере на корпус впереди, и, помню, у меня даже мелькнула мысль, не пустить ли в ход хлыст – просто чтобы посмотреть, что из этого выйдет, – и финиш все ближе, наши зрители уже вопили во всю глотку, и кто их осудит за это? Мало кому – если вообще кому-нибудь доводилось присутствовать на таких скачках, когда две лошади скачут по разные стороны барьера; вперед и вперед, и Ахерон по-прежнему на предельной скорости мчится по своей дорожке, такой же пустынной, такой же открытой ему, как дорога на небеса, и он уже обогнал нас на два корпуса, и тут мы с Громобоем финишировали, а Ахерон (ему явно нравилось идти по ту сторону барьера) начал свой третий круг, и тут Маквилли неслыханным усилием повернул его на выгон и назад, к финишу, но теперь даже ему было не догнать нас. А за нами рев зрителей, выкрики: «Не в счет!», «Нет, в счет!», «Нет, не в счет!», «Спроси у судьи!», «Спроси у Эда!», «Эд, скажи ему!» – и зрители, которых распугал Ахерон, лезли теперь через дыру на дорожку и присоединялись к толпе у финиша. Я поискал глазами Неда, даже как будто нашел его, но это был Ликург, он бежал по дорожке навстречу мне и сразу взял Громобоя под уздцы и повернул. – Пошли, – сказал он. – Можно передохнуть. Ему надо остыть. Мистер Маккаслин сказал – отвести его вон туда, под акации, где стоит двуколка, там ему будет спокойно и мы разотрем его. – Но я попытался остановить Громобоя.

– Что случилось? – спросил я. – Будет этот заезд считаться? Мы же выиграли, верно? Первые пришли к финишу, а они просто его обогнули. Слушай, – сказал я, – ты его отведешь, а я пойду и узнаю.

– Говорю тебе, нет, – сказал Ликург. Они с Громобоем уже шли рысцой. – Мистер Маккаслин тебе тоже не велел оставаться здесь. Велел нам с тобой быть при коне, приготовить его – до следующего заезда меньше часа осталось, и уж его-то мы должны выиграть, потому что если этот нам не зачтут, так следующий кровь из носу, а нам надо выиграть. – Дорожка кончилась. Ликург поднял перекладину, и мы направились к купе акаций ярдах в двухстах от круга. Я уже видел двуколку дядюшки Паршема, она была привязана к одной из акаций, и все еще слышал, как орут возле судейской трибуны, и мне по-прежнему хотелось вернуться и узнать. Но Ликург и это предусмотрел: у него уже были наготове и ведра, и щетки, и тряпки, и в двуколке даже стояла маслобойка с водой, чтобы нам сразу же расседлать Громобоя и начать его обрабатывать.