Шарлотта Бронте - Эмма

— Его науськивали мисс Эмма и двое других — сам он еще был несмышленое дитя, а они разозлились, потому что хотели, чтобы им продолжили каникулы — мечтали посмотреть большой бродячий цирк, который выступал тут у нас по соседству. Но их папа сказал: «Нет, миссис Чалфонт возвращается домой, и уже поздно писать ей и просить отложить приезд, потому что она уже выехала». Вот они от злости и залезли в мачехину спальню — коноводила мисс Эмма, как всегда, — и отомстили за себя: в сердцах разрисовали и исписали всякими пакостями ее книжки. Маленькому мистеру Гаю всего-то и было четыре годика, он еще не умел ни писать, ни рисовать, но старшие подучили его чиркать карандашом, а он и послушал, думал, пусть мачеха рассердится и на него, как на братьев и сестру. А мисс Арминель никому и слова не сказала, благослови ее Бог! Так что про их проказы никто б и не узнал, да их папе как-то понадобилась одна из жениных книг. Сам он держал свои книги в большом порядке и как увидел испакощенную книгу, стал перелистывать другие, а они все попорчены. Ох, он и рассердился, не сказать! Поехал прямиком в Парборо-Холл, и уж им досталось на орехи! Ни фартинга не дал он им карманных денег, пока они не стерли каждую точечку, не подклеили каждый листочек — и все за свой счет, из своих денег. Для мистера Августина то была последняя шалость, больше он уж такого не вытворял, он ведь в ту пору уже учился в школе, и ему было очень не с руки, да и стыдно — я это от людей знаю — не иметь ни пенса, да еще все знали, почему у него в кармане пусто. Это не то, что мастер Гай и мисс Эмма, они-то могли скрыться от чужих глаз, потому как сидели дома. А книжки, которые в руках у мастера Гая побывали, мисс Арминель потихоньку убрала подальше, и мистер Чалфонт так и не узнал, что младшенький был заодно с остальными.

— Раз Гай умел рисовать закорючки и черточки, он уже был достаточно большой, чтобы понимать, что можно, а чего нельзя. Мне вот очень жалко, что он не попался и не получил по заслугам вместе со всеми своими гадкими родственничками. Не хочу читать испорченную книжку, лучше попрошу мистера Эллина принести свою — я знаю, у него есть.

И Тина с чувством праведного гнева покинула комнату.

Обратиться к мистеру Эллину немедля было невозможно, и Мартина удовольствовалась экземпляром, изрисованным Гаем; впрочем, она возмещала это тем, что с выражением крайнего возмущения демонстрировала книжку своим куклам — Элинор и Розамунде, на которых обрушивала потоки красноречия, внушая им, как важно относиться бережно и уважительно к печатному слову. После чего им надлежало выслушать длиннейший отрывок из вышеупомянутых туманных хроник; как правило, она выбирала трогательные места о девах с покрасневшими от слез глазами и волнуемой вздохами грудью, скорбно оплакивавших героев. Сколько раз бедняжкам-куклам приходилось терпеливо выслушивать одну и ту же, полюбившуюся ей страницу из «Каррик-Туры», [14] «Каррик-Тура» — одна из поэм Джеймса Макферсона (1736–1796), шотландского писателя, выдавшего свои обработки кельтских преданий и легенд («Поэмы Оссиана») за подлинные песни легендарного барда Оссиана. где дева-воин Кримора в сияющих рыцарских латах, с распущенными волосами и с луком в руках сопровождает своего горячо любимого Коннала на битву. Заметив его приближающегося противника Дарго, «лук натянула Кримора, целясь в Дарго, но, промахнувшись, пронзила Коннала. Он падает, как дуб на равнине, как с лесистой горы утес. Что ей делать, деве злосчастной? Он истекает кровью, Коннал ее умирает. Всю ночь и весь день напролет рыдает она: „О Коннал, о друг мой возлюбленный!“ Объятая горем, скорбная плакальщица умирает. Здесь под холмом скрывает земля чету несравненную. Трава растет меж камнями могилы; я часто сижу в печальной тени. Ветер вздыхает в траве; воспоминания о них теснятся в моей душе…». [15] Макферсон Джеймс. Поэмы Оссиана/ Пер. Ю. Д. Левина. Л.: Наука, 1988.

Маленьким куколкам, обитательницам сундучка, не дозволялось оставаться безмолвными слушательницами, а предписывалось более деятельное участие. Получив по этому случаю имена Фингала, Шельрика, Сельмы, Оскара, Хиделлана, Мальвины и не знаю, кого еще, они бросались в битву, невзирая на опасность, грозившую их шарнирным ручкам и ножкам, а также их нарядам, которые Мартина сшила из шелковых и бархатных лоскутков, хранившихся у меня в мешке с обрезками, и искренне считала костюмами в старинном стиле. Впрочем, увлечение Оссианом было лишь одним из многих других у моей подопечной, ибо она предавалась тысяче занятий: запоем читала все, на что падал взгляд, рисовала карандашами и красками на каждом листке чистой бумаги, который попадался под руку, вскапывала свою грядку в саду и сажала цветы, училась стряпать под руководством добрейшей Элизы и много времени уделяла воспитанию своих кукол, которых учила считать по-корнуоллски: un, du, tri, padzher, pemp, wheth, seith, eith, nau, deig, — чему сама выучилась у Энни; для занятий она сшила из листков бумаги крохотные книжечки, в которых, как она мне объяснила, содержалось все, что им надлежало знать.

Кроме того, она принялась искать друзей среди сверстников, чего трудно было ожидать от такой молчаливой и нелюдимой девочки, еще совсем недавно чуравшейся и учительниц, и учениц. После того, как Ларри, мой садовник и мастер на все руки, вскопал для нее грядку, она поделилась со мной тревогой по поводу того, что не сделала ему подарок на Рождество:

— Я же тогда только переехала в «Серебряный лог», мне просто в голову не пришло. И потом, там в корзинке не было ничего подходящего, только карманчик для часов, а он был для мистера Эллина. Как вы думаете, Ларри не обиделся, миссис Чалфонт? Не хотелось бы обижать его.

Я заверила ее, что чувства Ларри ничуть не пострадали, и она убежала прочь — разговаривать через садовую изгородь с детьми ректора, которые, пока в поселке бушевала свинка, были для Тины лишь распухшими детскими рожицами в окне. Старшие дети мистера и миссис Рэндолф либо уже навсегда покинули родительский дом, либо учились в пансионе, но трое младших еще оставались дома: одиннадцатилетний Ансельм, обучением которого занимался отец, больная Элизабет — Тинина ровесница, и маленькая, четырехлетняя Анна. Впервые Тина их увидела, когда Ансельм катил инвалидное кресло Элизабет по дорожкам сада, а моя воспитанница сочувственно за ними наблюдала. Они заметили, что она на них смотрит и окликнули ее. Я еще и знать не знала, что у них завязалась дружба, а Тина уже спешила пробраться назад через дырку в изгороди, чтобы сообщить потрясающую новость: они с Элизабет родились в один день.

— Только подумайте, миссис Чалфонт, Элизабет не праздновала день рождения, потому что у всех детей в доме была свинка. А я праздновала с вами и мистером Эллином, и все было так замечательно! Как жалко, наверное, пропустить такой праздник! Ансельм ходил к одному мальчику на день рождения как раз перед тем, как они все заболели, вот уж праздник так праздник! Он мне рассказывал: пришли одни мальчики, ни одной девочки не было. Они не захотели играть в игры, которые им предложили взрослые, а только прыгали вокруг бочки с яблоками и совали головы в воду, чтоб достать яблоко. Потом швырялись тортом с вареньем, и весь вечер съезжали кто по перилам, а кто — по ступенькам на чайном подносе. Ансельм сказал, что не шалил с другими, но мы с Элизабет не верим. Как бы не так!