Александра Анненская - Мои две племянницы

— Главное хорошо, что мы знаем об этом несчастье и можем вовремя помочь погоревшим, — заметил муж.

— А как вы думаете помочь им? — спросила Лена. — Вы дадите им лесу, чтобы они себе построили новые дома?

— Нет, лес им пока не нужен, им некогда строиться, когда у них еще не кончен покос и надо приниматься за жатву. Я думаю просто ссудить их деньгами, тогда они могут переселиться на время в деревню Тальбино, версты за три от них, а зимой я дам им сколько нужно лесу.

— Маланья не успела спасти ни одной тряпки, — сказала я, — пожар начался с ее избы, а у нее шесть человек детей, надо будет послать ей хоть холста.

— Я пошлю ей все свои деньги, у меня два рубля сорок копеек, — объявила Лена. — И ты, Клавдия, также? — спросила она. — У тебя ведь есть деньги.

— Да, но только я не могу послать их, — отвечала Клавдия. — Маменька дала мне эти деньги, чтобы я раздала их прислуге, уезжая из деревне.

— Мне папа также велел дать из моих денег прислуге, — сказала Лена, — только я уж лучше раздарю горничным все мои платочки, воротнички и, пожалуй, даже платья, а деньги пошлю Маланье. Мне все представляется, как она страшно кричала и дико глядела на огонь!

Мы приехали домой уже во втором часу ночи. Несмотря на это, Лена не хотела идти спать, пока муж не рассчитал и не сказал, какую сумму денег он может дать крестьянам. Затем она стала приставать ко мне, нельзя ли послать погоревшим чего-нибудь кроме холста, какой-нибудь провизии. Я согласилась, что можно, пожалуй, снабдить их на первое время мукой и крупой, но объяснила девочке, что у нас в доме не заготовлено достаточно провизии, чтобы накормить целую деревню, что за деньги погоревшие без труда достанут себе все необходимое и в городе, и в соседних деревнях.

— Ну, а когда же мы свезем им и деньги, и все остальное? — спросила она, удовлетворившись, по-видимому, моим объяснением.

— Да, пожалуй, хоть завтра; конечно, если погода будет получше, — отвечала я, прислушиваясь к шуму дождя, барабанившего в окна, и чувствуя во всем теле дрожь.

— Вот это отлично, — обрадовалась Лена. — Так вы, дядя, дайте-ка нам деньги теперь же, а то вы ведь завтра уйдете на работу, пока мы еще будем спать, а нам надо съездить в деревню до обеда.

Муж нашел это замечание вполне справедливым и тотчас же отдал девочке деньги, которые предназначал послать крестьянам.

— Смотри же, Лена, — сказала я, прощаясь с ней перед сном, — если завтра будет лить такой же дождь, как сегодня, мы не поедем в Приречное, ты уж об этом и не мечтай.

На следующее утро я проснулась с такою сильною головною болью, что положительно не могла открыть глаза. Это была обыкновенная нервная головная боль, возвращавшаяся после каждого сильного волнения и продолжавшаяся несколько часов сряду. Горничная моя знала эту болезнь и средство помочь мне: она заперла ставни моей спальни, наблюдала за тем, чтобы никто близко не подходил к моей комнате, и от времени до времени давала мне успокоительное лекарство. Таким образом, я провела все утро в темноте и полной тишине. К трем часам боль унялась, я могла встать, одеться и выйти в другие комнаты. Взглянув в окна, я увидела, что дождь лил как из ведра. В гостиной меня встретила Клавдия, поздоровалась со мной, вежливо осведомилась о моем здоровье и затем снова принялась за свою работу.

— А где же Лена? — спросила я.

— Леночки нет, она уехала.

— Как уехала? По такому дождю! Куда?

— В Приречное. Я ей говорила, что вы рассердитесь, да она не послушалась, она уж давно уехала.

— Кто такой уехал? — спросил муж, входя в комнату.

Я ему объяснила.

— Как, Лена уехала? Да с кем же? — удивился он. — Кучер с раннего утра ездил со мной по делам, мы только сейчас возвратились. С кем она поехала, Клавдия?

— Не знаю-с.

Пришлось расспрашивать прислугу. Оказалось, что сумасшедшая девочка, не найдя дома кучера, велела его двенадцатилетнему сыну заложить в телегу лошадь, распорядилась, чтобы в эту телегу уложили куль муки, мешок крупы, кусок холста, почти все хлебы, какие были у нас в доме, и в сопровождении маленького возницы отправилась в Приречное.

— В котором же часу она уехала? — с беспокойством спрашивали мы.

— Часу так в одиннадцатом.

— В одиннадцатом, а теперь уже четвертый! Наверное, с ней случилось какое-нибудь несчастье! Да и что мудреного! Сама ребенок и отправилась в такую даль с ребенком кучером, едва умеющим править лошадью! А дождем размыло дорогу так, что взрослому надо было ехать по ней осторожно.

— Черт знает что за взбалмошная девчонка, — говорил муж, быстрыми шагами расхаживая взад и вперед по комнате, что всегда означало у него сильнейшую степень беспокойства. — Ведь вот она сидит же себе спокойно, — прибавил он, указывая на Клавдию, — а той нет, надо непременно скакать!

Я посмотрела на Клавдию, и мне вдруг стал неприятен вид ее спокойного личика, мне вдруг почувствовалось, что я готова отдать десять таких смирных, невозмутимых девочек за взбалмошную голову Лены!

А ее все нет и нет. Часы звонко пробили четыре. Обед был давно подан, но никто из нас и не думал дотронуться до него: мы с мужем были сильно взволнованы, Клавдия считала неприличным обедать, когда старшие не хотели есть.

— Я пошлю верхового к ней навстречу, — сказал муж в половине пятого. Прошло еще полчаса мучительного ожидания.

Наконец вдали на дороге показался верховой и вслед за ним телега.

Муж выскочил на крыльцо. Через несколько минут он на руках внес в комнату всю измокшую, покрытую грязью фигурку, закутанную в рогожи и мужские полушубки.

— Лена, как тебе не стыдно, по такому дождю, — бросилась я к ней навстречу. — Распутывайся скорей. Ты вымокла? Прозябла?

— Нисколько тетя, — отвечала девочка, сбрасывая с себя все вещи, которыми была закутана, — у меня только ноги немного промокли, а то я вся суха.

— И для чего это ты поскакала? — заметил ей муж. — Ведь тетка вчера вечером предупреждала тебя, что в дурную погоду нельзя ехать такую даль.

— Ах, дядя! — вскричала девочка. — Я, право, не могла послушаться тети! Мне все представлялось, как обрадуются вашим деньгам эти несчастные, мне казалось так жестоко заставлять их страдать лишний день из-за дурной погоды!

— Но ведь ты сама могла простудиться. И поехала с мальчишкой, вместо кучера! Ну, кабы он тебя опрокинул!

— Не беда! — отвечала девочка, весело встряхивая кудрями. — Убиться бы не могла, а если бы ушиблась или схватила легкую лихорадку, это не важность.

Против такого рассуждения нечего было возражать. Я заставила Лену надеть сухую обувь, и затем мы все сели обедать. Лена рассказывала, как обрадовались крестьяне деньгам, как они собираются прийти благодарить мужа, как ей пришлось делить привезенные вещи между самыми неимущими и раздавать детям куски хлеба.