Льюис Синклер - Элмер Гентри

И они устремились к нему - десятки людей устремились к нему, рыдая. Рыдал и он, умиленный тем, какой он хороший.

Потом они стояли в узком проходе позади белой с золотом пирамиды - Шэрон и Элмер, - и она воскликнула:

- О, это было прекрасно! Честное слово, я чуть сама не заплакала, Элмер! Просто великолепно!

- Ну что - не захватил я их? А? Каково! Знаете, Шэрон, я так рад, что все сошло удачно, потому что это - ваше собрание, и я хотел отдать вам все, на что я способен!

Он шагнул к ней, протянув руки, и на этот раз, впервые в жизни, он не фальшивил, не думал о любовной дипломатии. Он шел к ней, как маленький мальчик к матери, чтобы она похвалила его. Но она отпрянула, прошептав просительно и без всякой насмешки:

- Нет! Пожалуйста!

- Но ведь я вам нравлюсь?

- Да.

- Очень?

- Не очень. Очень никто не может. Но все-таки вы мне нравитесь. Когда-нибудь я, быть может, и смогу полюбить вас. Чуть-чуть. Если вы не будете очень торопить меня. И только физически. Моей души, - гордо закончила она, - не может коснуться никто!

- По-вашему, это пристойно! Да разве это не грех?

Она вспыхнула:

- Я не могу согрешить! Я выше греха! Я воистину овеяна благодатью! Что бы я ни вздумала сделать, даже то, что грех для непосвященного, во мне обращается во славу божью! Я могу поцеловать вас, вот так - она легко коснулась губами его щеки - или страстно, бесконечно страстно, и это лишь будет символизировать мое полное единение с Иисусом! Я открыла вам тайну. Вам ее никогда не понять. Но служить мне вы можете. Хотите?

- Да… А ведь я никогда еще никому не служил! Так - можно? Прогоните вы этого чванного слюнтяя Сесиля, и будем работать вместе с вами. Разве не пригодятся вам эти вот руки, чтобы защитить вас, когда придет время?

- Может быть. Но меня нельзя торопить. Я - это я! И решаю тоже я.

- Да. Это, как видно, правда, Шэрон. Вы, должно быть, загипнотизировали меня или не знаю уж, что…

- Пока нет. Когда-нибудь, возможно, если вздумаю… Я все могу, стоит лишь захотеть. Господь избрал меня, чтобы творить его дело. Я - воплощение Жанны д'Арк, Екатерины Сиенской [91]! Мне являются видения! Бог говорит со мной. Я вам сказала как-то, что недостаточно умна, чтобы соперничать с мужчинами-евангелистами. Вздор! Ложная скромность! Они посланцы божьи, но я… я правая рука господа!

Она говорила нараспев, откинув голову, закрыв глаза, и он, вздрогнув, прошептал:

- Господи, да она одержимая!

Но ему было все равно. Он отдал бы все на свете, чтобы следовать за ней. Запинаясь, он сказал ей это, но она прогнала его прочь, и он тихонько побрел к себе, исполненный такого смирения, какое до сих пор было ему неведомо.

В это лето Шэрон Фолконер провела еще два цикла молитвенных собраний, и в каждом "крупная величина в промышленном мире" живописала историю своего обращения, свершившегося благодаря притче о талантах и красноречию сестры Фолконер.

Порой она держалась с ним, как с близким человеком, порой смотрела на него стеклянными, невидящими глазами. Однажды она резко бросила ему:

- Вы курите, да?

- Я… да.

- Слышу по запаху. Терпеть не могу! Можете бросить? Раз и навсегда? И пить тоже?

- Да. Брошу.

И он бросил. Мучился, томился, не находил себе места, но ни разу с тех пор не прикоснулся ни к спиртному, ни к табаку и искренне жалел, что по вечерам, которые теперь нечем было заполнить, его нет-нет да и тянуло к горничным в отелях.

Однажды, в конце августа, в небольшом городке штата Колорадо, когда он после второго выступления в роли спасенного финансового титана возвращался с Шэрон в отель, он взмолился:

- Позвольте мне зайти к вам! Прошу вас! Нам никогда не удается просто посидеть и поболтать.

- Хорошо. Приходите через полчаса. Звонить по телефону не надо. Поднимитесь прямо в номер Б.

Полчаса трепетного ожидания - ожидания, сродни страху.

В каждом городе, где Шэрон проводила свои собрания, ее приглашали остановиться у кого-нибудь из праведных отцов города. Она всегда отказывалась.

У нее имелось наготове подробное объяснение: она может "полнее отдаваться молитвам, имея свое пристанище, где сама атмосфера понемногу становится все более одухотворенной".

Элмер гадал иной раз, не останавливается ли она в отеле ради атмосферы Сесиля Эйлстона, но старался не особенно задумываться об этом, чтобы не страдать.

Полчаса миновало.

Он нетвердой походкой поднялся к номеру Б и постучал.

- Войдите, - донеслось издалека.

Она была в спальне. Он медленно вошел в непроветренную гостиную. Обои в исполинских розах, на столике - ужасающая, пузатая золоченая ваза, два жестких кресла у стены, скрипучий диванчик. Лилии, которые ей прислали ее ученики, увядали в корзинках, в умывальном кувшине, ворохом лежали в углу. Вокруг фарфоровой плевательницы рассыпались бледно-розовые лепестки.

Элмер смущенно примостился на краешке кресла. Сам он не осмеливался заглянуть за пыльную парчовую портьеру, отделяющую гостиную от спальни, но воображение его было куда смелей.

Она откинула портьеру и остановилась, осветив, словно пламя, унылую комнату. Она сменила свою белую тунику на алый пеньюар с рукавами из золотой парчи - золото и пурпур, масса черных волос, узкое бледное лицо…

Бросив Элмеру:

- Идите сюда! - она скользнула на диван.

Он благоговейно обвил рукой ее стан, и голова ее легла ему на плечо. Он прижал ее к себе сильнее.

- Ах, нет, не надо любить меня сегодня, - вздохнула она, не двигаясь. - Вы узнаете, когда я сама захочу… А сегодня будьте хорошим, утешьте меня…

- Но я не могу вечно…

- Знаю. Вечно, быть может, и не придется… Как знать! О, мне нужно… Сегодня мне нужен только бальзам для моего тщеславия. Говорила я вам когда-нибудь, что я воплощение Жанны д'Арк? Я и сама иногда в это верю. Безумие, конечно! На самом деле я - весьма невежественная молодая женщина, с солидным запасом энергии, направленной не на то, что нужно, и с некоторой долей идеализма. Я произношу классные проповеди шесть недель подряд, но если бы я осталась в том же городе шесть недель и один день, мне пришлось бы вертеть шарманку сначала. Я умею красиво говорить, но почти все проповеди написаны Сесилем, а остальные я ворую без зазрения совести.

- Вам нравится Сесиль?

- О, какой славный, ревнивый толстяк!

Она, чей голос так недавно звучал, подобно грозному органу, сейчас лепетала, как малое дитя.

- Черт побери, Шэрон, не изображайте из себя младенца, когда я говорю серьезно!

- Черт побери, Элмер, не смейте говорить "черт побери"! Ненавижу мелкие грешки: табак, брань, сплетни, пьянства ради того, чтоб быть навеселе. Люблю крупные: убийство, страсть, жестокость, честолюбие!

- А Сесиль? Он тоже из тех крупных пороков, которые вы любите?