Льюис Синклер - Элмер Гентри

Даже оставаясь с Клео наедине в ее шикарном автомобиле, когда она возила его по соседним фермам, где он должен был побывать с пасторским визитом, и он настойчиво твердил себе о том, что она красива, даже тогда он не мог держаться с нею естественно.

Как-то вечером в конце ноября он зашел к Бенемам. Родителей Клео не было дома, они ушли на собрание Общества Восточной звезды. Вид у Клео был пасмурный, глаза заплаканы.

- В чем дело, сестра Клео? - благосклонно пропел он, когда они стояли в дверях гостиной. - У вас что-то грустный вид!

- Нет, это так, ничего…

- Ну-ну, расскажите же мне! Смелее! Я помолюсь за вас или вздую кого следует, только прикажите!…

- Как можно так шутить над… А впрочем, все это пустое…

Она потупилась. Элмер почувствовал себя полным веселой энергии, властным, сильным - восхитительно было ощущать, насколько он сильнее ее. Он приподнял указательным пальцем ее подбородок и требовательно произнес:

- Ну-ка, взгляните на меня!

В ее широко открытых глазах он прочел такое стыдливое, такое бесстыдное томление по нем, что был тронут. Он невольно обвил ее стан рукой, а она уронила голову ему на плечо, заливаясь слезами. Вся ее гордость покинула ее. Он пришел в такой восторг от сознания собственной власти над нею, что принял его за страсть, и вот он уже целовал Клео, ощущая нежность ее бледной кожи, самодовольно отмечая, как покорно она льнет к нему. Внезапно у него вырвалось:

- Я вас ужасно люблю. Я полюбил вас с той самой секунды, когда увидел в первый раз!…

И когда она сидела у него на коленях, приникнув к нему, не сопротивляясь, он уже не сомневался, что она очень красива и желанна.

Вернулись Бенемы. Миссис Бенем, узнав о помолвке, разразилась счастливыми слезами, мистер Бенем, сердечно хлопая Элмера по спине, отпускал шуточки:

- Ну что ты скажешь, теперь у меня в семье будет настоящий живой священник! Пожалуй, придется стать до того честным, что и торговлишка-то вся прогорит!

На свадьбу в январе приехала из Канзаса его мать. Ее счастье при виде сына на церковной кафедре, при виде красоты и душевной чистоты Клео, а также при виде богатства ее отца, было так велико, что она забыла долгую и мучительную скорбь, в которую Элмер поверг ее своими многочисленными изменами ее богу и своим переходом из священного лона баптизма в ненадежную, чуть ли не безбожную в своем либерализме веру методистов.

Присутствие матери, радость Клео, взволнованной, разрумянившейся, материнская ласка и радушие миссис Бенем, которая самозабвенно жарила, варила и пекла, щедрость мистера Бенема, который вызвал его на заднее крыльцо и вручил чек на пять тысяч долларов, - все это вызвало у Элмера ощущение, что он теперь имеет семью, пустил корни, устроился основательно, надежно.

К свадьбе были приготовлены горы слоеных кокосовых тортов, сотни ветвей флердоранжа, розы из настоящего цветочного магазина в Спарте, бочка безусловно безалкогольного пунша и красивое, но скромное белье для Клео, а в семейном альбоме появились новые фотографии. Это было грандиозно, и все же Элмер был несколько огорчен, что ему некого пригласить шафером: со времен Джима Леффертса у него не было ни одного друга.

Он пригласил Рея Фоссита, маслодела из молочной и хориста церковного хора, и вся деревня была польщена, что сотням своим задушевных друзей - там, в огромном мире, - Элмер предпочел местного паренька.

Итак, в вьюжный зимний денек их обвенчал окружной ревизор методистской церкви, а после церемонии они сели в поезд на Зенит, где им предстояло переночевать по пути в Чикаго.

И когда наконец они очутились в вагоне и смолкли приветственные крики и прекратился рисовый дождь, Элмер взглянул на довольно-таки невыразительно улыбающуюся Клео и ахнул про себя: "О боже, попался, связал себя по рукам и ногам. Теперь уж больше никогда не позабавиться!"

Но все же он держался с нею как мужчина и джентльмен: скрывал свою неприязнь и занимал жену рассказами о красотах поэзии Лонгфелло.

У Клео был усталый вид, и к концу дороги, зимним вечером, под унылый вой бури, она, казалось, почти не слушала его замечаний о занятиях в воскресной школе, о средствах от мозолей, о его триумфах на молитвенных собраниях сестры Фолконер и о невежестве преподобного Клайда Типпи.

- Слушай, ты могла бы быть хоть немного внимательней! - проворчал он.

- Ах, прости! Право же, я тебя слушаю внимательно! Я просто устала - свадьба и все эти приготовления… - Она взглянула на него умоляюще: - О Элмер, ты должен быть… Я отдаю тебе всю себя… всю без остатка.

- Ха! Ты что, считаешь, что принесла себя в жертву, когда стала моей женой?…

- О, нет! Я не это хотела сказать…

- И, как видно, решила, что я не намерен заботиться о тебе? Ну еще бы! Я, конечно, буду пропадать из дому по ночам, играть в карты, пьянствовать, бегать за женщинами! Какой вопрос! Я не служитель церкви - я содержатель пивной!

- Ох, дорогой, дорогой мой, милый мой, я совсем не собиралась тебя обидеть! Я только хотела сказать… ты такой сильный и большой, а я… конечно, я тоже не былинка, но я не такая сильная, как ты.

Как ни приятно было разыгрывать оскорбленную невинность, он все-таки предостерег себя: "Заткни глотку, чурбан! Если будешь так орать, тебе никогда ее не научить любовным забавам".

- Я понимаю! - великодушно утешил он ее. - Конечно, милая моя, бедняжка! Глупо все-таки, что твоя мать затеяла такую пышную свадьбу: и угощение, и столько родственников, и всякое такое!

И при всем том Клео все-таки оставалась расстроенной.

Поглаживая ее по руке, он заговорил о том, как они обставят свой домик в Банджо-Кроссинге, и при мысли о том, что скоро Зенит, скоро - комната в отеле О'Херна (теперь уже не требовался номер "люкс" - не то что прежде, когда надо было производить впечатление на слушателей курсов "Путь к богатству"), он стал более пылок, стал шептать ей о том, как она красива, и все гладил ей руку, пока она не задрожала как лист.

Едва только коридорный закрыл за ними дверь номера с двуспальной кроватью, Элмер кинулся к Клео, сорвал с нее пальто с мокрым от снега воротником, швырнул на пол и стал целовать ее шею. Когда он разжал свои объятия, она попятилась назад и, испуганно прижав руку к губам, прерывающимся от страха голосом попросила:

- Не надо! Только не сейчас! Я боюсь!

- А-а, чепуха! - рявкнул он, надвигаясь на нее грудью. Она снова отступила.

- Нет, нет! Пожалуйста!

- Но, черт побери, что ж тогда, по-твоему, замужество?

- Ох, ведь ты еще никогда при мне не ругался!

- Господи, да я и сейчас не стал бы, но ведь ты себя так ведешь, что у святого терпение лопнет! - Он овладел собой. - Ну, ладно, ладно! Прости! Видно, и я немного устал! Ну тихо, девочка, тихо! Я не хотел тебя испугать. Извини меня! Это только показывает, что я с ума схожу от любви - понимаешь?