Василий Гроссман - Несколько печальных дней (Повести и рассказы)

– На шплинтовку кого? – спросил он и тотчас же ответил: – Вот Шевчук пойдет.

И он посмотрел на Марью равнодушными и спокойными глазами, точно она много лет работала в цехе и нет ничего особенного в том, что он посылает ее на эту неведомую и страшную шплинтовку.

И Марья пошла.

К Сергею Ивановичу уже подходили новые люди, и он, должно быть, сразу забыл о Марье.

– Селезнев, пойди сюда на минутку! – вдруг крикнул он, и маленький человек вернулся к столу.

Сергей Иванович сказал ему несколько слов, и они оба рассмеялись, оглянулись на Марью.

– Ладно, ладно, я понимаю, – сказал Селезнев.

Марья шла за ним по узкому пролету между станками, и Селезнев кричал ей:

– Операция пустяшная, самая простая на всей сборке, – овладеешь, можешь не сомневаться.

Через несколько минут они подошли к длинной узкой дорожке, у которой стояли парни и девушки. По этой дорожке ползли те большие чугунные кабаны, которые там, в конце пути, уже обросшие щетиной рычагов, ручек, проводов, охваченные цепью, плыли под потолком цеха, – Марья сразу же их узнала.

– Ну вот, – объяснил Марье Селезнев, – это малый конвейер, сборка мотора, одним словом. Вон там блок поступает на рольганг, а вот в том конце мотор сходит с конвейера и идет на испытания. Понятно?

– Понимаю, – сказала Марья, хотя не поняла ни слова.

Она оглянулась по сторонам – справа, откуда подплывали моторы, стоял огненно-рыжий веснушчатый парень – он, с зверским видом подхватив какую-то болтавшуюся на проводе алюминиевую бутылку, нажимал ею на мотор; при этом раздавался такой треск, словно стрелял пулемет.

Слева – там, куда мотор уплывал, – стояла девушка в беретике, из-под которого лезла на лоб челка, – таких девиц Марья очень не любила и, встречая их на улице, произносила рычащее, грубое слово.

Девушка, с изумительной быстротой работая тонкими, ловкими пальцами, привинчивала к мотору блестящую медную трубу.

Никогда Марья не думала, что девушки с челками работают на заводах.

А дальше – вправо и влево по бесконечной дорожке – стояли люди и работали.

– Ну вот, операция здесь пустая, – сказал Селезнев, – шплинтовка болтов коренных подшипников. Понятно?

– Да, – сказала Марья и совсем растерялась.

Но когда Селезнев, взяв в руки маленький ломик, показал ей, как нужно поворачивать коленчатый вал, как вставляются медные шплинты в головки болтов и как ударом молотка они закрепляются, Марья вдруг поняла, что нет ничего сверхъестественного в этой работе. Селезнев некоторое время работал и, поглядывая на Марью, спрашивал:

– Понятно?

Марья кивала головой, а Селезнев говорил:

– Ну вот, все в порядке. – А затем он снова поворачивал к ней голову и спрашивал: – Понятно?

Потом Селезнев передал инструменты Марье.

Первые движения ее были неуверенны и торопливы, шплинты не лезли в отверстия, дрожащие пальцы неверно направляли молоток. Но Марья чувствовала, что работа пойдет, что работа должна пойти, что здесь, сейчас она врывается в новую область жизни, и она напрягала все силы, чтобы снова не закрылась распахнувшаяся перед ней дверь. И работа пошла. Никогда Марья не испытывала такого чувства, как сейчас. Мотор подплывал к Марье от рыжего парня, она делала свою часть работы, и мотор – по роликам – уходил от нее к девице с челкой, а от девицы переходил к двум парням в полосатых матросских рубахах, от парней – к косоглазому и широкоскулому дяденьке («китай», – определила Марья) и плыл все дальше, мимо парней и девушек; и каждый из них вкладывал свою долю труда в этот плывший по железной реке мотор. Рыжий парень не говорил с Марьей, но они поглядывали друг на друга всякий раз, когда мотор переходил от него к ней. И девица с челкой переглядывалась с Марьей, ожидая прихода мотора. Это была общая работа. И Марья не удивилась, когда девушка подошла к ней и помогла повернуть заевший коленчатый вал.

– Запарились? – спросила девушка.

– Да нет, – сказала Марья и хотела сказать, как она рада, что пошла на завод, как боялась ночью, что не сумеет работать; она ведь ничего не умеет, и как все хорошо сложилось, и какие хорошие люди встретились ей, она в жизни не думала, что есть такие люди на свете.

Но она ничего этого не сказала, потому что приплыл новый мотор и нужно было работать.

Через несколько минут подошел к ней рыжий парень, посмотрел, как она работает, и мрачно сказал:

– Дай-ка, – и показал ей, как удобней поворачивать коленчатый вал.

Перед обедом вдруг пришла Александра Петровна, и они очень обрадовались друг другу.

Марья, продолжая работать, разговаривала с Александрой Петровной и никак не могла объяснить, чем она так довольна.

Этот день прошел быстро, Марья даже растерялась, когда наступил конец работы. Но потом, вспоминая его, она удивлялась, как много событий и переживаний испытала она за семь часов. Рыжий парень учил ее мыть руки машинным маслом; девушка одолжила ей рубль на обед, потому что Марья оставила кошелек в раздевалке; в столовой, где она сидела за столом и заказывала по карточке обед, соседи ей горячо советовали брать «суп гороховый», а никак не «щи свежие»; а главное – работа, эта тяжелая работа, от которой у нее болели руки в предплечье, удивительная общая работа сотен и тысяч людей, в которой Марья участвовала первый раз в своей жизни.

Вечером все собрались на кухне, расспрашивали Марью о ее первом заводском дне.

Марья говорила, и весь народ покатывался со смеху, слушая ее рассказ. Она заметила десятки смешных мелочей и, рассказывая, сама задавала вопросы, всплескивая руками, удивлялась, недоумевала.

– Ну вот, ей-богу, как побачила я цего, ну як его… – говорила она.

– Блок? – подсказывал Крюков.

– Та ни, який там блок.

– Рольганги? – спросил Гриша.

– Та боже ж мий, ну лысый такой, кучерявый…

– Сергей Иванович… заведующий сборкой… Царев… – хором подсказали все и захохотали.

– Ну да, заведующий сборкой, глаза хитрющие такие. Посмотрев на меня: «Вы ахтомобили умейте делать?» Тьфу, шоб ты сказився, та я их в жизни не делала, так у меня сердце замлило. «Пропало, думаю, все». А вин сыдыть, такий соби важный, надутый и глаза хитрющие… А потом прийшов цей маленький, ну нос у него колбасой, и тоже бачу – хитрый, як мышь.

– Селезнев, мастер? – смеялись слушатели.

Потом каждый принялся вспоминать свой первый заводской день. И оказалось, что все помнят этот день; даже старик Платонов рассказал со всеми подробностями, что сказал ему мастер, как подшутил над ним токарь и как инженер, пришедший в цех с черным зонтиком, спросил у него: «Сколько тебе лет, паренек?»

Обычно молчаливый Гриша Стрелков рассказал, как он в деревне представлял себе город и все удивлялся, зачем его, плотника, вербуют на металлический завод.