Марсель Пруст - Пленница

«По-моему, дядя и тетя Альбертины меня любят», – рассеянно говорил я Андре, не думая, кому я это говорю. Вдруг я увидел, что ее свежее лицо начинает портиться, как прокисший сироп, оно как будто бы мутнело. В углах ее рта залегла горечь. От Андре с ее девичьей веселостью, которую, как и вся стайка, она, несмотря на свою нервность, проявляла в первый год моего пребывания в Бальбеке и которая теперь (правда, с тех пор прошло уже несколько лет) так скоро гасла у нее, уже ничего не осталось. Но я, наперекор Андре, до того, как она уехала бы к себе ужинать, постарался ее растормошить. «Один человек от вас без ума», – сказал я. В то же мгновение луч радости озарил ее взгляд; сейчас у нее было выражение лица, говорившее о том, что она действительно любит меня. Она силилась не смотреть на меня, но глаза у нее внезапно стали круглыми, и в них затаился смех. «Кто это?» – спросила она с наивным и плотоядным интересом. Я ей ответил; ей было безразлично, кто, но она была счастлива.

Ей надо было ехать, и она со мной простилась. Появилась Альбертина; она была дезабилье; на ней был то ли красивый крепдешиновый пеньюар, то ли одно из кимоно, описание которых я попросил у герцогини Германтской и дополнением к которому меня снабдила г-жа Сван в письме, начинавшемся со слов: «После Вашего длительного исчезновения я уж было подумала, читая Ваше письмо относительно моих tea gown 84 84 Платьев для чая (англ.). , что получила весточку от воскресшего из мертвых». На ногах у Альбертины были украшенные бриллиантами черные туфельки, которые Франсуаза называла в ярости пантофлями и которые она видела из окна гостиницы на герцогине Германтской, ходившей в таких туфлях вечерами у себя дома, а немного погодя у Альбертины появились туфли из золоченого шевро и из шиншиллы – они были мне дороги, потому что и те и другие являлись как бы знаками (другие туфли ни о чем не говорили) того, что она живет у меня. У нее были и другие вещи, которые дарил ей не я, как, например, красивое золотое кольцо. Я любовался крыльями орла. «Мне их подарила тетя, – сказала Альбертина. – Несмотря ни на что, она бывает иногда мила. Это меня старит: она мне их подарила в день моего двадцатилетия».

Ко всем этим красивым вещам Альбертина относилась с гораздо более живым интересом, чем герцогиня, потому что, как всякое препятствие к обладанию (для меня это была болезнь, из-за которой прогулки были мне так трудны и так желанны), бедность, более великодушная, чем богатство, обогащает женщин в гораздо большей мере, чем туалет, недоступный им по цене: желанием приобрести этот туалет и тем, что благодаря этому желанию они по-настоящему изучили его и знают подробно и глубоко. Альбертина – потому что не имела возможности приобрести эти вещи, я – потому что, уговаривая ее приобрести их, старался доставить ей удовольствие, – мы напоминали студентов, 85 85 Стр. 72. …мы напоминали студентов… – Во второй машинописи мысль Пруста развита более пространно (в третьей машинописи этот текст вычеркнут): «…тех студентов, что прочитали массу книг о том или ином живописце, насмотрелись массу репродукций с его картин (а может быть, и видели некоторые из них) и прониклись такой любовью к его искусству, что приходили в отчаяние оттого, что их скудные средства не позволяют им отправиться в Мюнхен или Дрезден, где хранились основные произведения этого художника. Каждое из этих произведений они изучили по описаниям, по фотографиям; сто раз на дню они представляли себе их краски; их влекли малейшие детали этих картин, горшок с молоком, что стоял в углу, расписная скатерть на столе; и тогда, когда они отправлялись наконец в путешествие, посещение музея доставляло им восхитительное чувство гурмана, настолько изголодавшегося, что у него случались уже галлюцинации, и теперь получавшего полное удовлетворение от еды, в то время как унылое мелькание красок внушало лишь усталость простому посетителю, не способному понять, что же он, собственно, видит, так как он не рассматривал все это мысленно до прихода в музей». заранее изучивших картины, которые они жаждали увидеть в Дрездене или в Вене. Напротив: богатые женщины в толчее своих шляп и платьев напоминают посетителей, которые, перед приходом в музей не доставив себе никакого удовольствия, испытывают лишь головокружение, усталость и скуку. Шляпка, пальто на соболевом меху, пеньюар от Дусе, с рукавами на розовой подкладке, приобретали для Альбертины, которая их высмотрела, облюбовала, с помощью характерной для желания сосредоточенности и цепкости взгляда отделила от всего остального, поместила в замкнутом пространстве, где с предельной отчетливостью были видны и подкладка, и шарф, изучила до малейшей подробности, – и для меня, ходившего к герцогине Германтской, чтобы она попыталась мне объяснить, в чем заключается необычайность, совершенство, шик той или иной вещи, а также неподражаемость приемов большого мастера, – приобретали значение и прелесть, каких они, конечно, не имели в глазах герцогини, насытившейся, еще не успев войти в аппетит, и даже для меня, если я их видел несколько лет назад, сопровождая элегантную даму во время ее скучнейшего похода к портнихам.

Конечно, Альбертина была прирожденная элегантная дама, таковою она в конце концов и стала. Я заказывал для нее только вещи в своем роде наилучшие, со всеми тонкостями, которые привносили в них герцогиня Германтская или г-жа Сван, а таких вещей у нее постепенно накопилось много. Но это ее ничуть не заботило – ведь она полюбила их с первого взгляда и по отдельности. Если человек увлекается сначала одним художником, потом другим, то в конце концов он станет восхищаться целым музеем, и это будет восхищение не холодное, поскольку оно состоит из вереницы пристрастий, в каждый период времени не имеющих себе равных, но в конце концов совмещающихся. 86 86 Стр. 73. …но в конце концов совмещающихся. – Далее в третьей машинописи следует текст, который Пруст вычеркнул, так как решил не вводить Блока в эту часть книги: «Я мог, расставшись с Блоком и действительно испытывая холод, продолжать напевать песенки, что исполняли тогда Майоль или Фрагсон, менее талантливые последователи Паулюса (хотя они и прекрасно пользовались тем, что пришли ему на смену), но я, конечно, и не думал идти их слушать. Я слишком боялся оставлять Альбертину дома одну, пестрая же толпа в кафешантане могла пробудить в ней сожаления и желания; и я оставался с ней дома, греясь у камина, а она весь вечер сидела у пианолы, которую я недавно купил, и играла мне».

Альбертина не была, кстати сказать, пустой девчонкой; она много читала, когда бывала одна, и читала мне, когда мы бывали вдвоем. Она поражала своим умственным развитием. 87 87 Она поражала своим умственным развитием. – Во второй машинописи далее следует текст, вычеркнутый Прустом в третьей машинописи: «Иногда она сама, закатившись смехом, говорила мне: «Вспомните моего дорогого Расина ». Я отвечал: «Да, да, в Бальбеке, на лужайке». – «Ну да, но только тогда вы не сказали мне, как же я смешна. А в Париже, помните, в тот день, когда вы сказали мне, насколько это глупо. Что там такое написала Жизель? Мой дорогой друг . Хорошее было времечко!» Последние слова огорчали меня, но я утешал себя тем, что Альбертина произнесла их, как бы условно возвращаясь в прошлое. Я особенно утешился после того, как она добавила: «Теперь-то я все время спрашиваю себя, как это я могла быть такой глупой девчонкой, верить во все эти штучки». Она говорила (и тут она заблуждалась): «Я прихожу в ужас, когда думаю, что без вас я так бы и осталась глупенькой. 88 88 …так бы и осталась глупенькой. – Во второй машинописи далее следует текст, вычеркнутый в третьей машинописи: «Да все говорят, что я далеко ушла. Сначала-то Андре твердила, что, возвращаясь от вас, я приносила с собой не только запах травинок, что вы сжигали, и дым от которых пропитывал мою одежду. Как, вы не знали? Это потому, что вы живете среди всего этого, да только это можно почувствовать за двести метров от вашего открытого окна. Да все ваши книги этим пахнут, ваше пальто, ваша кровать. Но Андре говорила, что даже без этого запаха можно было почувствовать, что я была у вас, ведь, приходя от вас, я говорила, как вы, мой голос становился похожим на ваш, я и фразы строила, как вы. А когда я говорю по телефону, то создается впечатление, что начинаю я совершенно вашими фразами». Не спорьте, вы открыли мне целый мир идей, о которых я понятия не имела; тем немногим, что из меня вышло, я обязана вам».