Ханс Фаллада - Маленький человек, что же дальше?

Нет, он решительно не герой, ни в каком смысле, ни в самоутвержденье, ни в самобичеванье. Он самый заурядный молодой человек. Он знает свой долг и не хочет напиваться, потому что это недостойно. Но пойти в гости к приятелю и даже получить от этого удовольствие — ничего недостойного тут нет.

Ему везет: «Да, господин Гейльбут дома».

Гейльбут ужинает, и, разумеется, он не был бы Гейльбутом, если б удивился столь позднему гостю.

— Пиннеберг? Вот хорошо, что зашел. Ужинал? Нет, конечно. Восьми еще нет. Присаживайся за компанию.

Он ни о чем не расспрашивает, и это очень досадно, но Гейльбут просто ни о чем не расспрашивает.

— Это ты неплохо придумал — заглянуть ко мне. Ну что ж, осматривайся на здоровье. Берлога как берлога, в общем-то дрянь порядочная, ну да мне наплевать. Мне это совершенно безразлично.

Он делает паузу.

— Тебя заинтересовали мои снимки с обнаженной натуры? У меня их изрядная коллекция, и дело тут совсем особое. Всякий-раз, когда я переезжаю на новую квартиру и развешиваю их по стенам, хозяйки вначале приходят в ужас. Некоторые даже требуют, чтобы я немедленно убирался.

Гейльбут снова делает паузу и обводит глазами комнату.

— Да, каждый раз начинается со скандала. — продолжает он. — Ведь по большей части эти квартирохозяйки — ужасные мещанки: Но в конце концов я их убеждаю. Ведь если подумать, что может быть нравственней наготы самой по себе? Это их убеждает. — Снова пауза. — Взять хотя бы мою нынешнюю хозяйку фрау Витт — да ты видел ее, такая толстуха! Что с ней только творилось! Спрячьте их в комод, говорила она, распаляйтесь сколько угодно, только не на моих глазах…— Гейльбут серьезно смотрит на Пиннеберга. — Но я ее убедил. Видишь ли, Пиннеберг, я словно рожден для того, чтобы жить на вольном воздухе, вот я и говорю ей: «Хорошо, ложитесь пока спать, фрау Витт, и постарайтесь ни о чем не думать. Если завтра утром вы все еще будете настаивать — прекрасно, я уберу карточки Кофе, пожалуйста, в семь». Ну вот, утром, в семь, она стучится, я говорю: «Войдите» — она входит с подносом, а я стою перед ней безо всего и делаю утреннюю зарядку. «Фрау Витт, — говорю я, — посмотрите на меня, хорошенько посмотрите на меня. Волнует вас это? Возбуждает? Единственно нагота не знает стыда, и вам тоже нисколько не стыдно». Это ее убедило. С тех пор она против моих фотографий ни слова, находит это в порядке вещей.

Гейльбут глядит теперь прямо перед собой.

— Если б только люди поняли это, Пиннеберг, но им не объясняют толком. И тебе тоже следовало бы так поступать, Пиннеберг, и жене твоей — тоже. Это пошло бы вам на пользу, Пиннеберг.

— Моя жена…— заикается Пиннеберг.

Однако Гейльбут, непроницаемый, сдержанный Гейльбут, аристократ Гейльбут — ишь ты, оказывается, у него тоже, как и у всякого другого, есть свой пунктик — Гейльбут неудержим.

— Взгляни на эти снимки, — продолжает он. — Такой коллекции, как у меня, не сыщешь во всем Берлине. Правда, существуют многочисленные ателье, распространяющие такие снимки, — Гейльбут презрительно кривит рот, — но это совсем не то, некрасивые натурщицы, некрасивые тела, совсем не то. А вот снимки, которые ты здесь видишь, — интимного свойства. — В голосе Гейльбута появляются сакральные нотки. — Тут есть дамы из высшего общества, исповедующие наше учение. — И возвысив голос: — Мы свободные люди, Пиннеберг.

— Да, пожалуй, — смущенно соглашается тот.

— Неужели ты думаешь, — шепчет Гейльбут и вплотную придвигается к нему, — что у меня хватило бы сил выносить вечное мытарство за прилавком, общество идиотов-сослуживцев и сволочей-начальников, да и все те мерзости, — он делает движение в сторону окна, — что творятся у нас в Германии, не будь у меня этого? Тут и отчаяться недолго, а так я не теряю надежды, что когда-нибудь все переменится. Это помогает жить, Пиннеберг. Это помогает жить. Тебе тоже надо попробовать, тебе и твоей жене.

Не дожидаясь ответа, Гейльбут встает, подходит к двери и кричит:

— Фрау Витт, можете убрать!

Затем возвращается к Пиннебергу и продолжает

— Книги, спорт, театр, девушки и политика — все, чем интересуются наши друзья-приятели, — все это лишь наркотики, все это пустое. На деле же…

— Но позволь…— пробует возразить Пиннеберг и замолкает, завидев входящую с подносом фрау Витт.

— Так вот, фрау Витт, — говорит Гейльбут. — Это мой друг Пиннеберг. Я хочу взять его с собой на наш сегодняшний вечер.

— Конечно, конечно, господин Гейльбут, — отвечает фрау Витт, полная, пожилая особа невысокого роста. — Пусть молодой человек развлечется. А вы не бойтесь, — успокаивает она Пиннеберга. — Раздеваться не обязательно, если не хотите. Я тоже не раздевалась, когда господин Гейльбут брал меня с собой…

— Я…— заикается Пиннеберг.

— И ведь смешно, знаете, — продолжает фрау Витт, — когда все бегают вокруг тебя нагишом и разговаривают с тобой совсем нагишом, всё этак мужчины в летах, с бородой и в очках, а сама-то стоишь одетая. Стесняешься, не знаешь, куда глаза девать.

— А вот мы не стесняемся, — замечает Гейльбут.

— Вы — другое дело, — говорит пожилая кругленькая фрау Витт. — Для молодого человека это и впрямь подходяще. Девушек ваших я не понимаю, ну, а молодые люди — те, конечно, находят, чего ищут. Уж те-то не покупают кота в мешке.

— Это ваше личное мнение, фрау Витт, — обрывает ее Гейльбут, и по всему видно, что он злится. — Вы, кажется, хотели убрать со стола.

— Вам не нравится, когда я так говорю, господин Гейльбут, — замечает фрау Витт, собирая посуду, — но что правда, то; правда. Ведь многие тут же, без всяких церемоний, заходили в кабины…

— Вам этого не понять, фрау Витт, — говорит Гейльбут. Спокойной ночи, фрау Витт.

— Спокойной ночи, господа, — говорит фрау Витт и ретируется с подносом, но все же задерживается на секунду в дверях. — Разумеется, мне этого не понять. А все же обходится дешевле, чем пойти в кафе.

С этими словами она удаляется, а Гейльбут со злостью смотрит на коричневую лакированную дверь.

— На нее нельзя сердиться, — говорит он наконец, а сам ужасно сердится. — Она все понимает по-своему. Конечно, Пиннеберг, — продолжает он, — конечно, на наших вечерах завязываются знакомства, но ведь они завязываются везде, где сходится молодежь, и это не имеет ничего общего с нашим движением. Впрочем, — резко заканчивает он, — ты все увидишь собственными глазами. Ты ведь располагаешь временем, чтобы пойти со мною?

— Право, не знаю, — отвечает Пиннеберг, смущаясь. — Мне еще нужно позвонить по телефону. Видишь ли, жена у меня сейчас в больнице.

— О!.. — соболезнующе начинает Гейльбут, но тут же соображает:— Что, уже пришел срок?

— Да, — отвечает Пиннеберг, — после обеда отвел. Ночью она, вероятно, родит. Ах, Гейльбут…— Ему хочется говорить и говорить о своих заботах, о своих печалях, но до этого дело не доходит.