Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть первая

«Врешь», – подумал Клим.

Он сидел на аршин выше Лютова и видел изломанное, разобщенное лицо его не выпуклым, а вогнутым, как тарелка, – нечистая тарелка. Тени лап невысокой сосны дрожали на лице, и, точно два ореха, катались на нем косые глаза. Шевелился нос, раздувались ноздри, шлепали резиновые губы, обнажая злой верхний ряд зубов, показывая кончик языка, прыгал острый, небритый кадык, а около ушей вертелись костяные шарики. Лютов размахивал руками, пальцы правой руки мелькали, точно пальцы глухонемого, он весь дергался, как марионетка на ниточках, и смотреть на него было противно. Он возбуждал в Самгине тоскливую злость, чувство протеста.

«А что, если я скажу, что он актер, фокусник, сумасшедший и все речи его – болезненная, лживая болтовня? Но – чего ради, для кого играет и лжет этот человек, богатый, влюбленный и, в близком будущем, – муж красавицы?»

– Представьте себе, – слышал Клим голос, пьяный от возбуждения, – представьте, что из сотни миллионов мозгов и сердец русских десять, ну, пять! – будут работать со всей мощью энергии, в них заключенной?

– Да, конечно, – сказал Клим нехотя.

Темное небо уже кипело звездами, воздух был напоен сыроватым теплом, казалось, что лес тает и растекается масляным паром. Ощутимо падала роса. В густой темноте за рекою вспыхнул желтый огонек, быстро разгорелся в костер и осветил маленькую, белую фигурку человека. Мерный плеск воды нарушал безмолвие.

– Наши едут, – заметил Клим.

Лютов долго молчал, прежде чем ответил:

– Пора.

И встал, присматриваясь к чему-то.

– Мужичонко шляется. Я его задержу, а вы идите, устройте эту...

Самгин пошел к даче, слушая, как весело и бойко звучит голос Лютова.

– Ты и в лесу сомов ловишь?

– Смеетесь, господин, а он был, сом!

– Был?

– А – как же?

– Где?

– Где ж ему быть, как не в реке?

– В этой?

– А – что? Река достойная.

«Актер», – думал Клим, прислушиваясь.

– Вы, господин, в женском не нуждаетесь? Тут – солдатка...

– Вроде сома?

– Очень тоскует...

«Варавка – прав, это – опасный человек», – решил Самгин.

Дома, распорядясь, чтоб прислуга подала ужин и ложилась спать, Самгин вышел на террасу, посмотрел на реку, на золотые пятна света из окон дачи Телепневой. Хотелось пойти туда, а – нельзя, покуда не придет таинственная дама или барышня.

«У меня нет воли. Нужно было отказать ему». Ожидая шороха шагов по песку и хвое, Клим пытался представить, как беседует Лидия с Туробоевым, Макаровым. Лютов, должно быть, прошел туда. Далеко где-то гудел гром. Доплыли разорванные звуки пианино. В облаках, за рекою, пряталась луна, изредка освещая луга мутноватым светом. Клим Самгин, прождав нежеланную гостью до полуночи, с треском закрыл дверь и лег спать, озлобленно думая, что Лютов, может быть, не пошел к невесте, а приятно проводит время в лесу с этой не умеющей улыбаться женщиной. И может быть, он все это выдумал – о каких-то «народоправцах», о типографии, арестах.

«Всё – гораздо проще: это было последнее свидание». С этим он и уснул, а утром его разбудил свист ветра, сухо шумели сосны за окном, тревожно шелестели березы;

на синеватом полотнище реки узорно курчавились маленькие волнишки. Из-за реки плыла густосиняя туча, ветер обрывал ее край, пышные клочья быстро неслись над рекою, поглаживая ее дымными тенями. В купальне кричала Алина. Когда Самгин вымылся, оделся и сел к столу завтракать – вдруг хлынул ливень, а через минуту вошел Макаров, стряхивая с волос капли дождя.

– Где же Владимир? – озабоченно спросил он. – Спать он не ложился, постель не смята.

Усмехаясь, Клим подбирал слова поострее, хотелось сказать о Лютове что-то очень злое, но он не успел сделать этого – вбежала Алина.

– Клим, скорее – кофе!

Мокрое платье так прилипло к ее телу, что она была точно голая; она брызгала водою, отжимая волосы, и кричала:

– Сумасшедшая Лидка бросилась ко мне за платьем, и ее убьет громом...

– Лютов был у вас вечером? – угрюмо спросил Макаров.

Стоя перед зеркалом, Алина развела руками.

– Ну, вот! Жених – пропал, а у меня будет насморк и бронхит. Клим, не смей смотреть на меня бесстыжими глазами!

– Вчера хромой приглашал Лютова на мельницу, – сказал Клим девушке, – она уже сидела у стола, торопливо отхлебывая кофе, обжигаясь и шипя, а Макаров, поставив недопитый стакан, подошел к двери на террасу и, стоя там, тихонько засвистал.

– Я простужусь? – серьезно спросила Алина. Вошел Туробоев, окинул ее измеряющим взглядом, исчез, снова явился и, набросив на плечи ее пыльник свой, сказал:

– Хороший дождь, на урожай. Сверкали молнии, бил гром, звенели стекла в окнах, а за рекою уже светлело.

– Пойду на мельницу, – пробормотал Макаров.

– Вот это – друг! – воскликнула Алина, а Клим спросил:

– Потому что не боится схватить насморк?

– Хотя бы поэтому.

Пальто сползало с плеч девушки, обнажая ее бюст, туго обтянутый влажным батистом блузы, это не смущало ее, но Туробоев снова прикрывал красиво выточенные плечи, и Самгин видел, что это нравится ей, она весело жмурилась, поводя плечами, и просила:

– Оставьте, мне жарко.

«Я бы не посмел так, как этот франт», – завистливо подумал Самгин и вызывающим тоном спросил Туробоева:

– Вам нравится Лютов?

Он заметил, что щека Туробоева вздрогнула, как бы укушенная мухой; вынимая портсигар, он ответил очень вежливо:

– Интересный человек.

– Я нахожу интересных людей наименее искренними, – заговорил Клим, вдруг почувствовав, что теряет власть над собою. – Интересные люди похожи на индейцев в боевом наряде, раскрашены, в перьях. Мне всегда хочется умыть их и выщипать перья, чтоб под накожной раскраской увидать человека таким, каков он есть на самом деле.

Алина подошла к зеркалу и сказала, вздохнув:

– Ой, какое чучело!

Туробоев, раскуривая папиросу, смотрел на Клима вопросительно, и Самгин подумал, что раскуривает он так медленно, тщательно потому, что не хочет говорить.

– Послушай, Клим, – сказала Алина. – Ты мог бы сегодня воздержаться от премудрости? День уже и без тебя испорчен.

Сказала она это таким наивно умоляющим тоном, что Туробоев тихонько засмеялся. Но это обидело ее; быстро обернувшись к Туробоеву, она нахмурилась.

– Почему вы смеетесь? Ведь Клим сказал правду, только я не хочу слушать.

И, грозя пальцем, продолжала:

– Ведь вы тоже, наверное, любите это – боевой наряд, перья?

– Грешен, – сказал Туробоев, наклонив голову. – Видите ли, Самгин, далеко не всегда удобно и почти всегда бесполезно платить людям честной медью. Да и – так ли уж честна эта медь правды? Существует старинный обычай: перед тем, как отлить колокол, призывающий нас в дом божий, распространяют какую-нибудь выдумку, ложь, от этого медь будто бы становится звучней.