Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть третья

– Вы хотели немножко революции? Ну, так вы будете иметь очень много революции, когда поставите мужики на ноги и они побегут до самых крайних крайностей и сломит вам голову и себе тоже.

– Не верю пророчествам, – пробормотал Брагин, а Варвара, поощрительно кивая головой, сказала;

– Нет, это очень, очень верно!

Депсамес обратился к ней; в одной руке у него сверкала вилка, в другой он держал кусок хлеба, – давно уже держал его, не находя времени съесть.

– Каждый еврей немножко пророк, потому что он противник крови, но понимает неизбежность борьбы и крови, да!

Самгин видел, что еврей хочет говорить отечески ласково, уже без иронии, – это видно было по мягкому черному блеску грустных глаз, – но тонкий голос, не поддаваясь чувству, резал уши.

– И очень просто быть пророками в двуглавом вашем государстве. Вы не замечаете, что у вашего орла огромная мужицкая голова смотрит направо, а налево смотрит только маленькая голова революционеров? Ну, так когда вы свернете голову мужика налево, так вы увидите, каким он сделает себя царем над вами!

«Всесветные умники, – думал Самгин, слушая речи, досадно совпадавшие с некоторыми его мыслями. – Критикуют, поучают, по праву чужих... Гейне, Марксы...»

Наткнувшись на слова «право чужих», Самгин перестал слушать.

– Если общество не ценит личность, оно вооружает ее правом враждебного отношения к обществу...

Два слова, развернутые в десять, обнаружили скрытый в них анархизм. Это было неприятно. Депсамес, размахивая рукой с куском хлеба в ней, говорил Варваре:

– Евреи – это люди, которые работают на всех. Ротшильд, как и Маркс, работает на всех – нет? Но разве Ротшильд, как дворник, не сметает деньги с улицы, в кучу, чтоб они не пылили в глаза? И вы думаете, что если б не было Ротшильда, так все-таки был бы Маркс, – вы это думаете?

Варвара нашла, что это очень остроумно, и засмеялась, а Брагин смотрел на Самгина, смущенно улыбаясь, беспокойно раскачивая на стуле длинное тело свое; он, кажется, даже подмигивал и, наконец, спросил:

– Можно вас на два слова?

Перешли в кабинет, и там Брагин вполголоса торопливо заговорил:

– Вы простите, что я привел его, – мне нужно было видеть вас, а он боится ходить один. Он, в сущности, весьма интересный и милый человек, но – видите – говорит! На все темы и сколько угодно...

Самгин давно уже не видел Брагина таким самодовольным, причесанным и блестящим.

– Я зашел предупредить вас, – вам бы следовало уехать из Москвы. Это – между нами, я не хочу тревожить Варвару Кирилловну, но – в некоторых кругах вы пользуетесь репутацией...

Он замолчал, ожидая, что Самгин спросит его о чем-то; но Клим, раскуривая папиросу, не спрашивал. Тогда Брагин продолжал, еще более тихо:

– Депсамес – не ошибается: социалисты сыграли в руку крайним правым – это факт! Депсамес кричал в столовой:

– Ну, так это будет – на одной ноге новый сапог, на другой – старый лапоть...

– Вы не можете себе представить, какое настроение создалось в Москве, – шептал Брагин. – Москва и баррикады... это хоть кого возмутит! Даже простой народ – например, извозчики...

– Я – понимаю, – сказал Самгин, улыбаясь. – Баррикады должны особенно возмущать извозчиков...

– Нет, отнеситесь серьезно, – просил тот, раскачиваясь на ногах. – Люди, которые знают вас, например Ряхин, Тагильский, Прейс, особенно – Стратонов, – очень сильная личность! – и – поверьте – с большим будущим, политик...

– От них надобно прятаться? – спросил Клим, глядя в глупое и вдруг покрасневшее лицо Брагина, – вздернув плечи, Брагин обиженно и погромче сказал:

– Я счел моим долгом, по симпатии, по уважению...

– Искренно благодарю вас, – торопливо проговорил Самгин, пожимая его руку, а Брагин, схватив его ладонь двумя руками и сильно встряхивая все три, взволнованно шептал:

– Вы представить не можете, как трудно в наши дни жить человеку, который всем хочет только добра... Поверьте, – добавил он еще тише, – они догадываются о вашем значении...

Кивая маленькой головкой ужа, он выскользнул в столовую, а Самгин, глядя в его длинную, гибкую спину, подумал:

«Не знает, с кем идти, кому служить».

Это напомнило Макарова и неприятную беседу с ним. В столовой мягко смеялся Депсамес, а Варвара с увлечением повторяла:

– Это удивительно верно, совершенно верно! Самгин посмотрел в окно – в небе, проломленном колокольнями церквей, пылало зарево заката и неистово метались птицы, вышивая черным по красному запутанный узор. Самгин, глядя на птиц, пытался составить из их суеты слова неоспоримых фраз. Улицу перешла Варвара под руку с Брагиным, сзади шагал странный еврей.

Когда стемнело, явился Алексей Гогин, в полушубке и валенках; расстегивая полушубок, он проворчал:

– Какая антипатичная прислуга у вас, глазки – точно у филера.

Простуженно кашляя, он сел к столу и спросил:

– Нет ли водки?

А выпив рюмку, круто посолил кусок хлеба и налил еще.

«Как в трактире», – отметил Самгин. Пережевывая хлеб, Гогин заговорил:

– Просим вас, батенька, съездить в Русьгород и получить деньги там, с одной тети, – к слову скажу: замечательная тетя! Редкой красоты, да и не глупа. Деньги лежат в депозите суда, и есть тут какая-то юридическая канитель. Можете?

– А – подробнее? – спросил Самгин; Алексей развел руками:

– Подробнее – ничего не знаю. Фамилия дамы – Зотова, вот ее адрес. Она, кажется, родня или приятельница Степана Кутузова.

«Хороший случай уехать отсюда, – подумал Самгин. – И пусть это будет последнее поручение».

– Правда, что когда на вас хулиганы напали – Любаша ухлопала одного? – спросил Гогин, когда Клим сказал ему, что едет.

Было неприятно вспомнить о нападении.

– Да, она стреляла, – сухо ответил Самгин.

– Убила?

– Он встал и пошел. А я забыл взять револьвер. Сказав это, Самгин вспомнил, что револьвер у него был взят Яковом, и рассердился на себя: зачем сказал?

– Ну, вот и поплатились за это, – равнодушно выговорил Гогин. – Любаша – у нас, и в полном расстройстве чувств, – устало продолжал он. – У нее рука переломлена, и вообще она помята. Пришла к нам ночью, совершенно угнетенная своим подвигом, и до сей поры городит чепуху о праве убивать сознательных и бессознательных. Выходит так, что ее, Любашу, убить можно, она – действует сознательно, – сама же она, как таковая, не имеет права убивать нападающую сволочь. Хороший она товарищ, ценный работник, но не может изжить народнической закваски, христианских чувств. Она там с моей сестрицей такие диспуты ведет, – беги вон! Вообще – балаган, как говорит Кутузов.

Он встал, подошел к зеркалу, высунув язык, посмотрел на него и проворчал:

– Заболеваю, чорт возьми! Температура, башка трещит. Вдруг свалюсь, а?