Ханс Фаллада - Волк среди волков

— Благодарю вас, — говорит Пагель очень вежливо. — Вы мне в самом деле дали хороший совет.

И он медленно идет по коридору, прочь от двери, сопровождаемый недоверчивым взглядом старичка.

Сейчас самое время забрать свои вещи на Танненштрассе. В этот час мать, наверно, не ждет его. В этот час она крепко спит. На Александерплац он, конечно, найдет такси. Слава богу, что Штудман дал ему денег, Штудман — не игрок и единственный капиталист, Штудман — великий помощник, Штудман нянька, покровитель мокрых куриц, касса помощи для погорельцев. Впрочем, общение со Штудманом должно действовать благотворно, можно, пожалуй, даже радоваться перспективе поехать с Штудманом в Нейлоэ.

В номере гостиницы на кровати лежат девушка и мужчина. Кровать узкая, и мужчина спит у самой стены, он дышит носом, слегка посапывая. Девушка только что проснулась, она лежит на животе, опираясь подбородком о скрещенные руки, и щурится на прямоугольники двух окон, которые уже светлеют.

Девушка слышит: гул скорых поездов, въезжающих под своды вокзала, стонущее пыхтенье паровоза, чириканье воробьев, шаги множества пешеходов, быстрые, торопливые, быстрые; вдруг комната и все, что в ней, сотрясается от какой-то тяжелой машины, идущей на большой скорости — верно, автобус, соображает девушка, и затем, непривычный среди стольких привычных, доносится гудок парохода — два-три раза, настойчиво, нетерпеливо…

Девушка, Зофи Ковалевская, так и сделала, как предполагала. На прощание она отправилась побродить по центру и вот причалила в какой-то гостинице у Вейдендаммерского моста — поэтому и гудок парохода, по Шпрее ходят пароходы — или это вовсе не Шпрее?

Тихо, осторожно, чтобы не разбудить мужчину, соскальзывает Зофи Ковалевская с постели, подбегает как есть к окну и приподнимает уголок занавески. Сияющее голубое небо вздымается над стальными арками моста.

"Чудесная погода ждет меня в Нейлоэ, — думает Зофи. — Великолепная штука: лежать на опушке леса под деревом и загорать… Никакой барыни, купальный костюм ни к чему… А вечером, когда встает луна, совсем голой нырнуть в рачий пруд среди леса…"

Она выпускает из рук уголок занавески и начинает мыться и одеваться. Она только слегка освежает лицо и руки, на ходу прополаскивает горло основательно она приведет себя в порядок уже в "Христианских номерах", до отъезда времени достаточно. Радостное ожидание, что-то похожее на предчувствие счастья охватывает ее. Нейлоэ, старый одичавший куст сирени за пожарным сараем, куст, под которым она в первый раз поцеловалась, о боже! В гостинице она наденет и чистое белье. Все, что на ней, противно ей…

Зофи Ковалевская готова, она стоит с сумочкой в руке и нерешительно смотрит на кровать. Она делает к ней два шага и бормочет вполголоса, очень осторожно:

— Слушай, мальчик…

Молчание.

Еще раз:

— Ну, я пошла, дорогой…

Молчание и только легкое посапывание.

Не потому, что ей это лишь сейчас пришло в голову, смотрит она так пристально на платье спящего, в беспорядке переброшенное через спинку стула. С той минуты, как проснулась, она краешком сознания все время думает о том, как бы на этой несчастной ночи заработать хоть на билет в Нейлоэ. Теперь нужно быть порасчетливее, в Нейлоэ она никаких денег не добудет. Быстро подходит она к стулу, сразу же нащупывает бумажник (она еще ночью заприметила, куда он кладет его), открывает…

Денег в бумажнике немного — в сущности даже очень мало для мужчины, выбросившего вчера вечером не один миллион на шампанское! Зофи колеблется. Она смотрит на его платье, опытным глазом женщины видит, что, хотя костюм и тщательно берегут, все же он далеко не новый, может быть, мужчина собрал все свои деньги для одного кутежа. Есть такие мужчины. Зофи это знает, они копят, копят, ждут от такого вечера невесть чего, еще никогда не изведанного счастья… А на следующее утро просыпаются униженные, отчаявшиеся, опустошенные…

Зофи стоит в нерешительности, держа в руке бумажник. Она смотрит то на банкноты, то на спящего, то на его платье.

"Такой пустяк мне тоже ни к чему", — говорит она про себя. Она уже собирается сунуть банкноты обратно в бумажник.

"А ведь Ганс меня бы на смех поднял! — вдруг приходит ей в голову. Ганс не такой дурак. Ничем не брезгует. Честные-то — олухи. Это для его же пользы, в другой раз будет осторожнее".

Она берет деньги. И еще раз задумывается: "Хоть на проезд-то следовало бы ему оставить. Наверное, он поедет на службу. Чтобы хоть туда не опоздал!"

И снова другой голос: "А какое мне дело, что он опоздает в контору? Заботился кто-нибудь обо мне, как я домой доберусь? На улице бросали меня господа кавалеры, им лень было отпереть мне дверь, из такси высаживали, как только получали то, что хотели! А тут — какие-то пустяковые деньги на билет?"

Она прямо горда своим решением. С гневной энергией засовывает она в сумочку несколько жалких банкнотов.

"Ты права! — сказал бы Ганс. — И я тоже прав! Кто не отнимает, у того отнимут. Кто не укусит, того укусят. С добрым утром!"

И, довольная, она легко сбегает по лестнице.

Уже светло даже в лесу. Бывший управляющий, коротышка Мейер, яростно топает по тропке вдоль просеки: чемоданы чересчур тяжелы, башмаки жмут, у него слишком мало денег, до Грюнова чертовски далеко, он не выспался, голову ломит до чертиков, он в силах думать только о самом простом и скромном.

И самый скромный человек вдруг оказывается перед ним у дороги, он словно из земли вырос, — это лейтенант.

Но он очень ласков.

— С добрым утром, Мейер, — говорит он. — Я хотел еще с вами проститься.

Во взгляде Мейера, уставившегося на него, недоверие.

— Ну так прощайте, господин лейтенант!

— Идите себе спокойно дальше. Возьмите свои чемоданы и идемте, нам отчасти по пути.

Однако Мейер продолжает стоять.

— Предпочитаю идти один… — заявляет он.

— О! О! — смеясь, говорит лейтенант. Но Мейеру кажется, что смех звучит фальшиво и голос срывается. — Вы же не боитесь меня, особенно теперь, когда у вас в кармане пистолет?

— Вас не касается, что у меня в кармане! — раздраженно кричит Мейер, однако его голос дрожит.

— Пожалуй, вы правы, — соглашается лейтенант. — Все же это для меня важно, теперь меня никто не заподозрит.

— В чем не заподозрит? — спрашивает Мейер, заикаясь.

— Ну, если вас здесь в лесу найдут мертвым, господин Мейер, — поясняет лейтенант весьма вежливо, но очень серьезно.

— Меня?.. Мертвым?.. смешно… — бормочет Мейер-губан, лицо у него пепельно-бледное, он уставился на своего визави. — Я же вам никакого зла не сделал, господин лейтенант!