Ханс Фаллада - Волк среди волков

— В маминых племенных гусей! В папиного любимого гусака, в Аттилу! Он сейчас издох…

— Великое дело — гуси! Это можно уладить… Возместим убытки…

— Мои родители ему никогда не простят! — рыдает она. И уже гневно: — Да это и гадко с его стороны! Что ему горсточка вики? Просто назло родителям…

Фон Штудман вопросительно обводит всех взглядом, но по серьезным лицам старика лакея и Виолеты понимает: здесь расстреляна не только гусиная грудка!

Из подвального этажа по лестнице тихо подымается на резиновых подошвах лакей Губерт Редер. Он останавливается у лестницы в почтительной позе, его серое морщинистое лицо безучастно, но в то же время выражает готовность к услугам. Он не смотрит ни на плачущую женщину, ни в окно на жертвы убийства. Но он тут: на случай, если потребуется, он тут и наготове.

— Что мне делать? Ах, что мне делать! — плачет фрау фон Праквиц. — Что бы я ни делала, им не угодишь, и ему тоже не угодишь…

Из спальни, словно чертик на пружинке, выскакивает ротмистр. Лицо у него уже не бледное, а все в красных пятнах, что ясно указывает на переход от немой злобы к громогласной ярости.

— Чего ты нюни распустила! — накидывается он на жену. — Из-за нескольких жалких гусей ревешь перед всей прислугой… Я…

— Я тебя очень прошу не кричать на жену! — гневно прерывает его Штудман. Верный своей роли гувернера, он сейчас же изрекает поучение: — На жену кричать нельзя.

— Вот это очаровательно! — возмущается ротмистр и обводит всех протестующим взглядом. — Ведь я сто раз просил, умолял, требовал: сбейте забор покрепче, держите гусей за загородкой, не пускайте их ко мне в вику. Ведь я тысячу раз предупреждал: как бы чего не случилось, если я их еще раз увижу у себя в вике! И теперь, когда это случилось, моя жена плачет, словно мир погиб, а мой друг кричит на меня! Ничего не скажешь, очаровательно!

И возмущенный ротмистр со всего размаху плюхнулся на стул так, что тот затрещал. Длинными дрожащими пальцами теребил он отутюженную складку на брюках.

— О Ахим! — вздохнула жена. — Выстрелом ты прикончил аренду! Папа тебе никогда не простит!

Ротмистр сейчас же снова вскочил со стула. Он прозрел:

— Ты что же думаешь, гуси случайно попали в вику после всего того, что сегодня было?.. Нет, их туда привели. Меня нарочно хотели разозлить и вызвать на это. Ну так вот вам, я выстрелил!

— Но, Ахим, доказать это ты ведь не можешь!

— Если я прав, то мне нечего доказывать…

— Кто слабей, тот всегда не прав… — глубокомысленно начал Штудман…

— Посмотрим еще, кто слабей! — перебил его ротмистр, снова взорвавшись от глубокомысленного изречения. — Я не позволю издеваться над собой! Элиас, ступайте сейчас же в поле, подберите убитых гусей, отнесите их моей теще, передайте ей от меня…

— Господин ротмистр, — сказал старик лакей, — я пришел по поручению своей барыни. Не извольте гневаться, мне надо обратно в замок…

— Делайте что вам говорят, Элиас! — повысил голос ротмистр. — Подберите гусей и скажите моей теще…

— Я этого не сделаю, господин ротмистр. Да если бы и хотел сделать, все равно не мог бы. Пять или шесть гусей мне, старому человеку, не под силу. В одном Аттиле четверть центнера весу.

— Губерт вам поможет! Слышите, Губерт, подберите гусей…

— Прощайте, барыня. Прощайте, господин ротмистр. — И лакей Элиас вышел.

— Дурак!.. Да передайте от меня теще низкий поклон: не хотели, мол, слушать, пусть теперь чувствуют.

— Низкий поклон от вас, господин ротмистр, и не хотели слушать, пусть теперь чувствуют, — повторил лакей Редер, глядя безучастными рыбьими глазами на своего хозяина.

— Правильно! — сказал ротмистр спокойнее. — Можете взять тачку, позвать кого-нибудь из людей на помощь…

— Слушаюсь, господин ротмистр! — Губерт направился к двери.

— Губерт!

Лакей остановился. Он посмотрел на хозяйку:

— Что прикажете, барыня?

— Не ходите, Губерт. Я сама пойду. Господин Штудман, пожалуйста, проводите меня… Объяснение предстоит ужасающее, но постараемся спасти, что еще можно спасти…

— Ну конечно, — сказал фон Штудман.

— А я? — крикнул ротмистр. — А я? Я вообще остаюсь за бортом? Я совершенно не нужен? Губерт, сейчас же забирайте гусей и отправляйтесь или получите расчет.

— Слушаюсь, господин ротмистр! — покорно сказал лакей Губерт, но сам глядел на хозяйку.

— Ступайте, Губерт, не то я вас вышвырну вон! — крикнул ротмистр в последнем приступе гнева.

— Делайте что вам приказывает барин, Губерт, — сказала фрау фон Праквиц. — Пойдемте, господин фон Штудман, нам надо постараться раньше Элиаса поспеть к родителям.

И она тоже поспешно вышла. Штудман бросил взгляд на тех двух что оставались в передней, беспомощно пожал плечами и последовал за фрау фон Праквиц.

— Папа! — спросила Вайо, уже две недели с нетерпением ожидавшая минуты, когда мать о ней позабудет. — Можно мне немножко погулять и искупаться?

— Слыхала, Вайо, какой они шум подняли, — сказал ротмистр. — И все из-за нескольких гусей! Я тебе скажу, чем это кончится. Проговорят полдня и полночи, а потом все останется по-старому.

— Да, папа, — сказала Вайо. — Можно мне пойти искупаться?

— Ты знаешь, что ты под домашним арестом, — заявил последовательный отец. — Я не могу позволить, раз мать запретила. А то, пожалуй, пойдем со мной. Я иду ненадолго в лес.

— Хорошо, папа, — сказала дочь, бесконечно досадуя на то, что спросилась. Отец тоже, без сомнения, позабыл бы о ней.

Что особенно затрудняло переговоры в замке, так это убитые гуси. И не самый факт, что они были пристрелены по приговору военно-полевого суда за потраву — эту весть старый Элиас принес в замок, конечно, еще до фрау фон Праквиц, с торопливостью, совершенно ему не привычной и не соответствующей его достоинству — и там об этом уже знали. Нет, самые трупы убиенных, их отлетевшие души, их тени незримо присутствовали при обильно политых слезами переговорах…

Они сидели вчетвером наверху, в спальне фрау фон Тешов, которую летом так приятно затемняли зеленые кроны высоких лип. Звонкое постукивание молотков по кирпичам умолкло, дверь была замурована, и крест по распоряжению господина фон Штудмана, которое он торопливым шепотом отдал на ходу, был замазан красным. Старый тайный советник все еще бродил по своим сосновым лесам и, благодарение богу, ничего не знал, так что было еще время успокоить и умилостивить его супругу…

Фрау фон Тешов уже несколько пришла в себя и теперь сидела в своем большом кресле и только изредка прикладывала платочек к старческим глазам, так легко по пустякам источающим слезы. Фройляйн Ютта фон Кукгоф время от времени изрекала пословицу для курящих или для некурящих, но чаще для курящих. Штудман сидел тут же с приличествующей случаю, обязательной и несколько огорченной миной и изредка вставлял рассудительное слово, действующее как целительный бальзам.