Ханс Фаллада - Волк среди волков

Обескураженный Пагель сел на кучу соломы, вдруг совершенно потеряв мужество. Часто бывает, что человек долго и стойко выносит множество неприятностей, и вдруг какой-нибудь пустяк может подкосить его. За последние недели Пагель перенес много тяжелого, не теряя бодрости, но мысль, что он хлопочет, надсаживается с утра до ночи, а между тем нерадивость, лень, распущенность растут, мысль, что с десяток лопат, заступов, вил в эту ночь покроется ржавчиной, подкосила его.

Он сидел на куче соломы, подперев голову руками; темнота сгущалась. Позади него таинственно шумел лес, с деревьев непрерывно капало. Он продрог. Будь он сейчас бодрее, свежее, энергичнее, он пошел бы в усадьбу, отчитал бы виновных и погнал бы их сюда, — пусть сами волокут домой свой инструмент. Но сегодня у него не было для этого сил: при мысли, что ему придется выслушать в ответ угрюмо-враждебные возгласы, он готов был заплакать, он чувствовал себя вялым, как выжатый лимон. Неподвижно сидел он, не ощущая в себе ничего, кроме серой бесконечной пустоты, у него даже не было сил закурить.

Так просидел он долго. В голове зашевелились мысли, нерадостные мысли, тревожные. Он думал о только что прочитанном письме тайного советника. "Это начало конца, — решил он. — Нет, это конец, совсем конец".

Тайный советник, которого несчастья дочери обратили в бегство, теперь взялся за ум. Его ум — это были его деньги: он вспомнил о неуплаченной аренде и захотел получить то, что ему причиталось. Но так как он был уверен, что денег не получит, то решил избавиться от арендатора. И он не только запретил всем, имевшим отношение к его зятю или работавшим у его дочери, входить в лес, не только запретил пользоваться лесными дорогами, так что придется тратить целые часы, чтобы окольными путями добираться до дальних участков, нет, он еще поручил лесничему зорко следить за сделками конторы. В случае продажи ржи, картофеля, скота лесничий должен был немедленно телефонировать адвокату старого барина, который тут же наложит запрет на поступившие суммы.

Теперь оказалось, что с коммерческой точки зрения Штудман был прав, настаивая на том, чтобы старый Элиас второго октября отвез деньги за аренду в Берлин, старик тогда унялся бы!

— В моем теперешнем положении отец мой будет чинить мне трудности?! возмутилась фрау Эва. — Нет, господин Штудман! Аренда подождет автомобиль же нужен мне сейчас, нужен постоянно. Нет, я плачу за машину.

Между далеким отцом и близким шофером Фингером, требовавшим уплаты за автомобиль под угрозой, что он тотчас же вернется с ним во Франкфурт, если взноса не будет, фрау Эва фон Праквиц сделала выбор в пользу Фингера.

— Не лучше ли каждый раз брать машину напрокат? — предложил Штудман.

— Никогда не бывает свободной машины, когда она нужна, — с раздражением ответила фрау Эва. — Нет, господин фон Штудман, вы очень добросовестный, очень дельный коммерсант, но вы забываете, что я должна искать свою дочь…

Штудман побледнел. Он закусил губу и ни слова не сказал о том, какого он мнения об этих поездках по окрестностям в поисках Вайо. Он покорился.

— Как вам будет угодно, — сказал он. — Я, значит, оплачу счет. Остальных денег хватит еще с избытком на уплату трех четвертей аренды…

— Не говорите мне больше об аренде! Ведь я сказала вам, что мой отец… в моем теперешнем положении… Неужели вы не понимаете? — почти крикнула фрау фон Праквиц. В эти дни она была так несдержанна, так бесконечно раздражительна! Доставалось от нее и Пагелю, если он тотчас же не прибегал на ее зов, бросив все дела. Но к нему она относилась не так враждебно, как к Штудману. Это казалось необъяснимым — разве она не питала когда-то слабости к Штудману? Но, может быть, именно из этой слабости и выросла враждебность? Теперь она была только матерью, а мать, ради своих любовных дел забросившая дочь, разве не заслуживает презрения?

Она сказала спокойнее:

— Я просила бы вас сейчас же внести всю сумму за машину, господин фон Штудман. Я хочу свободно располагать ею. Договоритесь с господином Фингером и его фирмой. И рассчитайте его. Как шофер он мне не нужен, у меня есть на примете другой, более подходящий.

Штудман, белый как полотно, только поклонился.

— Извините, что я была несколько резка, господин фон Штудман, — сказала фрау Эва и протянула ему руку. — Не очень-то мне сладко, но я предпочла бы об этом не говорить.

Господин фон Штудман так и не понял, какого усилия ей стоила даже эта маленькая уступка. Он машинально взял ее руку, он сказал, заикаясь:

— Могу ли я разрешить себе еще один вопрос?

— Пожалуйста, господин фон Штудман.

— Мне нужно хотя бы приблизительно знать, на каких условиях была заключена сделка с фирмой господина Фингера, раз я должен с ним рассчитаться.

— Это мне неизвестно, — сказала она безразличным тоном и отняла руку. Действуйте, как сочтете правильным, я возражать не буду. Ах, господин фон Штудман! — вдруг крикнула она, чуть ли не плача. — И вы тоже меня мучаете? Бесчувственный вы человек!

Она почти выбежала из конторы. Штудман сделал резкое движение в сторону Пагеля, но все же промолчал. С минуту он ходил взад и вперед по конторе, затем сел у письменного стола, снял часы с цепочки и положил перед собой. Пагель снова начал стучать на машинке, во время этого спора он не мог покинуть контору, фрау Эва все время стояла у двери, словно собираясь как можно скорее уйти.

Штудман молча сидел у письменного стола. Он смотрел не отрываясь на часы. Спустя очень короткое время, должно быть, все было высчитано минута в минуту, он включил телефон, соединявший контору с виллой, снял трубку с аппарата, покрутил ручку, затем резким жестом сделал знак Пагелю: тот перестал стучать на машинке.

Штудман казался ужасно несчастным и растерянным. Тот, кто увидел бы его в это мгновение, с трубкой в руке, в ожидании ответа из виллы, не назвал бы его бесчувственным. Это был, пожалуй, человек со странностями и причудами; долгая жизнь на положении отпетого холостяка приучила его так сковывать свои чувства и желания, что он уже и сам не мог освободиться от этих оков. Но Пагель видел, как он дрожал и запинался от волнения, когда просил по телефону фрау Эву принять его по неотложному личному делу.

Пагель рывком встал и вышел в свою комнату.

Бедняга Штудман — он, верно, так и не решился высказать ей то, что было у него на сердце. И только теперь, с запозданием, он понял, как должен был поступить: говорить с ней как человек, а не как коммерсант.

Что-то уж очень скоро Штудман постучался и попросил Пагеля немедленно пойти на виллу и рассчитаться с шофером Фингером.

— Фрау фон Праквиц хочет сейчас же ехать, вероятно, и вам придется поехать с ней во Франкфурт, договориться с фирмой. Нет, пожалуйста, Пагель, я не хотел бы делать этого сам. Фрау фон Праквиц примет меня в шесть часов.