Эдит Уортон - Век наивности

— Как досадно, что вы с Эллен разминетесь! — сказала она. — Ньюленд должен ехать в Вашингтон по делу о патенте, которое слушается в Верховном суде, — пояснила она матери и тетке. — Я надеюсь, что дядя Лавел завтра к вечеру вернется, а раз бабушке стало лучше, мне кажется, Ньюленду незачем отказываться от важного поручения фирмы, правда?

Она остановилась как бы в ожидании ответа, и миссис Велланд поспешно подхватила:

— Да, да, конечно, милочка. Твоя бабушка ни за что бы на это не согласилась.

Выходя из комнаты с телеграммой, Арчер услышал, как его теща, очевидно, обращаясь к миссис Лавел Минготт, продолжает:

— Не понимаю, зачем ей понадобилось просить вас телеграфировать Эллен Оленской… — а ясный голос Мэй говорит:

— Возможно, она хотела еще раз внушить ей, что ее долг — быть возле мужа.

Закрыв за собою двери, Арчер вышел из дому и торопливо зашагал в телеграфную контору.

— Ол… Ол… что-то я не разберу, — сказала бойкая молодая особа, которой Арчер протянул телеграмму жены через медную стойку конторы «Вестерн юнион».

— Оленская. О-л-е-н-с-к-а-я, — повторил он, забирая листок обратно, чтобы написать иностранную фамилию печатными буквами над размашистым почерком Мэй.

— Весьма необычная фамилия для нью-йоркской телеграфной конторы — во всяком случае, в этой части города, — произнес вдруг чей-то голос, и, обернувшись, Арчер увидел стоящего у него за спиной Лоренса Леффертса, который невозмутимо крутил свой ус, притворяясь, будто не смотрит на текст.

— Хэлло, Ньюленд, я так и думал, что поймаю вас здесь. Только что узнал об ударе старой миссис Минготт, по дороге домой увидел, как вы свернули в эту улицу, и помчался за вами. Вы ведь оттуда?

Арчер кивнул и просунул телеграмму под решетку.

— Что, плохо дело, раз вы телеграфируете родственникам? Уж наверно плохо, если даже вызывают графиню Оленскую, — продолжал Леффертс.

Арчер сжал губы — его охватило бешеное желание ударить кулаком эту длинную, благообразную, самодовольную физиономию.

— С чего вы взяли? — спросил он.

Леффертс, известный тем, что он предпочитал никогда не вступать в споры, поднял брови в иронической гримасе, долженствующей предупредить собеседника о присутствии любопытной девицы за решеткой. Взгляд его напомнил Арчеру, что выражать свой гнев в общественном месте — весьма «дурной тон».

Арчер никогда не был более равнодушен к требованиям хорошего тона; однако желание отколотить Лоренса Леффертса было лишь мимолетным. Судачить с ним об Эллен Оленской в такое время и по какому бы то ни было поводу было просто немыслимо. Он расплатился за телеграмму и вместе с Леффертсом вышел на улицу. Там к нему снова вернулось самообладание, и он сказал:

— Миссис Минготт гораздо лучше, доктор не видит оснований для тревоги, — а Леффертс, многословно выразив свое облегчение, спросил, известно ли ему, что о Бофорте снова ходят чертовски скверные слухи…

В этот день все газеты поместили сообщение о банкротстве Бофорта. Оно затмило весть об ударе миссис Минготт, и лишь те немногие, кто слышал о таинственной связи между этими двумя событиями, могли приписать болезнь старухи Кэтрин чему-либо, кроме тяжкого бремени лет и плоти.

Весь Нью-Йорк был омрачен историей позора Бофорта. Как сказал мистер Леттерблер, ничего хуже не случалось ни на его памяти, ни даже на памяти того далекого Леттерблера, который основал фирму. Банк продолжал принимать деньги еще целый день после того, как крах стал неминуем, а поскольку многие из клиентов Бофорта принадлежали к тому или иному правящему клану, его двоедушие казалось вдвойне циничным. Если бы миссис Бофорт не заявила, что подобные несчастья — «испытание дружбы» (ее собственное выражение), сочувствие к ней, быть может, смягчило бы общее негодование против ее мужа. Но теперь — особенно когда стала известна цель ее ночного визита к миссис Мэнсон Минготт — все сочли, что ее цинизм превосходит даже цинизм Бофорта, а поскольку она не могла сослаться на «иностранное» происхождение, ей нечем было оправдаться, а ее хулители приобретали лишний повод для злорадства. Кое-кто (из тех, чьи ценные бумаги не пострадали) мог утешаться мыслью, что Бофорт как раз и есть иностранец, но в конце концов, если представительница южнокаролинских Далласов принимает его сторону и многоречиво распространяется о том, будто он скоро «опять встанет на ноги», этот довод терял свою остроту, и оставалось лишь принять это отвратительное свидетельство нерасторжимости брачных уз. Общество должно будет впредь обходиться без Бофортов, и на том поставили точку все — кроме, разумеется, злополучных старых барышень Лэннинг и еще нескольких введенных в заблуждение дам из хороших семейств, которые, если б они только послушались мистера Генри ван дер Лайдена…

— Лучшее, что могут сделать Бофорты, — заключила миссис Арчер таким тоном, словно ставила диагноз и назначала курс лечения, — это поселиться в маленьком Регинином поместье в Северной Каролине. Бофорт всегда держал скаковых лошадей, вот пусть теперь и займется разведением рысаков. По-моему, у него есть все качества, необходимые удачливому барышнику.

Все с ней согласились, но никто не снизошел до вопроса, что же Бофорты и впрямь собираются делать.

На следующий день миссис Мэнсон Минготт почувствовала себя гораздо лучше: она вновь обрела дар речи и запретила упоминать при ней о Бофортах, а когда явился доктор Бенкоум, осведомилась у него, почему родственники подняли такой шум по поводу ее здоровья.

— Если в мои годы ужинать салатом с курицей, та чего можно ожидать? — вопросила она, и, как только доктор прописал ей более подходящую диету, удар превратился в несварение желудка.

Однако, несмотря на свой решительный тон, старуха Кэтрин уже не смогла вновь обрести прежнего отношения к жизни. Хотя растущий старческий эгоизм и не умерил ее любопытства к делам соседей, он притупил и без того не слишком живое сочувствие их бедам, и она, казалось, без труда выбросила из головы катастрофу Бофорта. Но зато она впервые погрузилась в изучение симптомов своей болезни и начала трогательно интересоваться некоторыми членами семьи, которыми раньше пренебрегала.

Особенного ее внимания удостоился мистер Велланд. Из всех своих зятьев она наиболее упорно не замечала именно его, и ответом на все попытки миссис Велланд изобразить мужа человеком твердого характера и выдающегося ума («О, если бы он только захотел!») был иронический смешок. Теперь, напротив, его феноменальные немощи сделали его предметом величайшего интереса, и миссис Минготт приказала ему явиться пред ее царственные очи, как только у него понизится температура, — ибо теперь старуха Кэтрин охотно признала, что с температурой необходима величайшая осторожность.