Жоржи Амаду - Город Ильеус

Как раз в тот момент, когда началась финансовая кампания интегралистов, коммунистическая партия боролась за повышение заработной платы работников фазенд. Листовки распространялись уже не только в городах, но и в сельских местностях, и их влияние начинало сказываться, хотя и очень медленно. Листовки говорили, что работники фазенд живут «хуже, чем когда-то рабы», утверждали, что «в то время, как весь Ильеус купается в золоте, работники плантаций какао погибают от страшной нищеты».

Гумерсиндо Бесса носил в портфеле листовки и показывал их изумленным помещикам; это был его самый веский аргумент, при помощи которого он убеждал их помочь Союзу интегралистов.

Примерно три месяца спустя после бурной сцены между Сильвейриньей и полковником Орасио, как-то в полдень, молодой адвокат беседовал с Гумерсиндо в баре. Гумерсиндо рассказывал об успехе кампании.

— Большой успех… Огромный… Соберем больше тысячи конто… Люди, которые до сих пор нападали на нас, теперь дают деньги…

Оба были в зелёных рубахах, и Гумерсиндо искал случая спросить у Сильвейриньи про пятьдесят конто, которыми тот открыл список. Сильвейринья чувствовал к Гумерсиндо Бесса какое-то особое уважение, пожалуй, никого из знакомых ему членов интегралистской партии он не уважал так, как этого молодого человека, служившего у Шварца. Он был опорой Сильвейриньи, когда того выбирали главой организации, и противостоял тем, кто хотел выбрать Нестора, специалиста по истории.

С Гумерсиндо Сильвейринья был откровеннее, чем с другими. Они каждый день играли в кости в кафе «Люкс» и спорили о делах своей партии. У Гумерсиндо была редкая способность внушать Сильвейринье свои мысли, так что тому казалось, будто он самостоятельно додумался до всего, и он начинал выдавать мысли Гумерсиндо за свои. И был уверен, что сам думает обо всём и всё решает. Каждый раз, когда Сильвейринья излагал какую-нибудь идею, которую Гумерсиндо еще недавно вбил ему в голову, тот горячо его одобрял:

— Да, сеньор, прекрасная идея… Совершенно верно… Я с вами согласен…

Кампания подходила к концу. Взносы прибывали из Итабуны, Итапиры, Пиранжи, Феррадас — отовсюду. Почти все взносы уже прибыли, не хватало только пятидесяти конто Сильвейриньи. Гумерсиндо старался навести его на разговор об этих деньгах:

— Я нахожу, что не позже чем через месяц все пришлют денежки… Надо устроить большой праздник в честь окончания кампании…

Они стали обсуждать план праздника. Гумерсиндо заметил:

— Там вы сможете торжественно внести свой, взнос. Самый большой взнос, от главы организации… А? Это будет недурно выглядеть, правда?

Сильвейринья задумался. Потом он решил всё рассказать приятелю. Старик не захотел дать денег. Он одряхлел, стал ещё ворчливее, нет никакой возможности с ним сговориться, от него ничего, кроме оскорблений, не услышишь. Гумерсиндо уже знал кое-что о ссоре между отцом и сыном, потому что Орасио говорил об этом Манеке Дантасу. Он попросил Сильвейринью рассказать подробнее, и тот рассказал, хотя далеко не всё. Он говорил, опустив глаза, ему было стыдно перед другом за эту сцену с отцом. Но Гумерсиндо стал на его сторону. Он вообще был плохого мнения о стариках: «Поколение, неспособное понять великие идеи молодёжи».

— Что ж теперь делать? — спросил Сильвейринья.

Гумерсиндо в первый момент не мог ничего придумать. Всё это было чертовски неприятно, но, казалось, не было никакого выхода из создавшегося положения. В конце концов Сильвейринья высказал смутную надежду на то, что полковник скоро умрёт, что несколько шокировало Гумерсиндо.

— Он уж совсем одряхлел… Долго не протянет… — Сильвейринья увидел, что его слова произвели на Гумерсиндо неприятное впечатление, и поспешил добавить: — Он никогда не относился ко мне, как отец к сыну… Бели я скажу, что жалею его, это будет неправдой. Его смерть меня мало огорчит…

Он стиснул зубы, в словах его была ненависть. Гумерсиндо пристально взглянул на него.

— Да, пожалуй, в таком случае можно найти выход, — сказал он задумчиво. — Действительно, полковник не может долго прожить. Ему уже восемьдесят, да?

— Восемьдесят три…

— Чёрт возьми, как много!

Они распрощались. Но вечером Гумерсиндо снова разыскал Сильвейринью. Он нашёл его в баре в компании интегралистов и с таинственным видом отвел в сторону. Они сели за отдельный столик, и Гумерсиндо сказал, низко наклоняясь к своему начальнику:

— Скажите мне одну вещь: опись имущества доны Эстер никогда ведь не была произведена, правда?

— Нет…

— А почему?

— Старик всё не хотел…

Гумерсиндо засмеялся с победоносным видом.

— Вот то-то и есть… Вы просите денег у отца, как раб какой-нибудь, унижаетесь, а на самом-то деле эти деньги — ваши. У вас есть своё состояние — наследство матери…

Сильвейринья не особенно оживился, услышав то, что было ему хорошо известно.

— И что же это нам дает? Старик никогда не согласится… Вы не знаете моего отца…

— Да он не должен соглашаться или не соглашаться… Вы имеете право на это имущество, и всё тут! Он по закону обязан… Опись давно уже должна была быть произведена, уже все законные сроки прошли.

Гумерсиндо вспомнил, что Сильвейринья имеет законченное юридическое образование.

— Впрочем, вы должны это знать лучше, чем я, вы ведь адвокат…

Сильвейринья сделал гримасу, означающую, что он ничего не смыслит в юриспруденции. И попросил объяснить подробнее. Гумерсиндо больше ничего не знал. Он подумал немного и наконец решился:

— Почему бы вам не переговорить об этом с сеньором Шварцем? Хотя он иностранец, но здешние законы знает хорошо. Образованный человек.

Сильвейринья огорчился:

— Вы с ним говорили об этом?

— Говорил, не обижайтесь. Вы ведь знаете, что он нам очень помог. Теперь, когда вы — глава областной организации, вам пора узнать: сеньор Шварц — один из тех людей, которые явились опорой партии. Я с ним о вас говорил. Он хорошо знает вашего отца, потому что покупает у него какао. Но он готов вам помочь. Он даже говорит, что, если вы хотите, он вам одолжит пятьдесят конто…

Последняя фраза Гумерсиндо заставила Сильвейринью решиться. Очень уж ему хотелось не ударить в грязь лицом перед другими интегралистами. И возможность одолжить у Шварца деньги, чтобы уплатить с процентами после смерти Орасио, казалась ему блестящим выходом из положения. Лучше, чем это сложное дела с описью…

Но Шварц хотел говорить именно об описи. Он даже, казалось, ждал их, потому что приготовил вино у себя в конторе. Сильвейринья бывал здесь много раз, но всё по коммерческим делам, по поводу накладных, доставки какао. Сегодня он убедился, что в интимном кругу немец был совсем непохож на того коммерсанта, которого он раньше знал. Шварц смеялся и шутил, он оказался приятным человеком и горячо интересовался делами Сильвейриньи: