Федор Достоевский - Братья Карамазовы

– Батюшка, Дмитрий Федорович, вас ли вновь обретаем?

– Стой, Трифон Борисыч, – начал Митя, – прежде всего самое главное: где она?

– Аграфена Александровна? – тотчас понял хозяин, зорко вглядываясь в лицо Мити, – да здесь и она… пребывает…

– С кем, с кем?

– Гости проезжие-с… Один-то чиновник, надоть быть из поляков, по разговору судя, он-то за ней и послал лошадей отсюдова; а другой с ним товарищ его, али попутчик, кто разберет; по-штатски одеты…

– Что же кутят? Богачи?

– Какое кутят! Небольшая величина, Дмитрий Федорович.

– Небольшая? Ну, а другие?

– Из города эти, двое господ… Из Черней возвращались, да и остались. Один-то, молодой, надоть быть родственник господину Миусову, вот только как звать забыл… а другого надо полагать вы тоже знаете: помещик Максимов, на богомолье, говорит, заехал в монастырь ваш там, да вот с родственником этим молодым господина Миусова и ездит…

– Только и всех?

– Только.

– Стой, молчи, Трифон Борисыч, говори теперь самое главное: что она, как она?

– Да вот давеча прибыла и сидит с ними.

– Весела? Смеется?

– Нет, кажись не очень смеется… Даже скучная совсем сидит, молодому человеку волосы расчесывала.

– Это поляку, офицеру?

– Да какой же он молодой, да и не офицер он вовсе; нет, сударь, не ему, а Миусовскому племяннику этому, молодому-то… вот только имя забыл.

– Калганов?

– Именно Калганов.

– Хорошо, сам решу. В карты играют?

– Играли, да перестали, чай отпили, наливки чиновник потребовал.

– Стой, Трифон Борисыч, стой, душа, сам решу. Теперь отвечай самое главное: нет цыган?

– Цыган теперь вовсе не слышно, Дмитрий Федорович, согнало начальство, а вот жиды здесь есть, на цымбалах играют и на скрипках, в Рождественской, так это можно бы за ними хоша и теперь послать. Прибудут.

– Послать, непременно послать! – вскричал Митя. – А девок можно поднять как тогда, Марью особенно, Степаниду тоже, Арину. Двести рублей за хор!

– Да за этакие деньги я все село тебе подыму, хоть и полегли теперь дрыхнуть. Да и стоят ли, батюшка Дмитрий Федорович, здешние мужики такой ласки, али вот девки? Этакой подлости да грубости такую сумму определять! Ему ли, нашему мужику, цыгарки курить, а ты им давал. Ведь от него смердит, от разбойника. А девки все, сколько их ни есть, вшивые. Да я своих дочерей тебе даром подыму, не то что за такую сумму, полегли только спать теперь, так я их ногой в спину напинаю да для тебя петь заставлю. Мужиков намедни шампанским поили, э-эх!

Трифон Борисыч напрасно сожалел Митю: он тогда у него сам с полдюжины бутылок шампанского утаил, а под столом сторублевую бумажку поднял и зажал себе в кулак. Так и осталась она у него в кулаке.

– Трифон Борисыч, растряс я тогда не одну здесь тысячку. Помнишь?

– Растрясли, голубчик, как вас не вспомнить, три тысячки у нас небось оставили.

– Ну, так и теперь с тем приехал, видишь.

И он вынул и поднес к самому носу хозяина свою пачку кредиток.

– Теперь слушай и понимай: через час вино придет, закуски, пироги и конфеты, – все тотчас же туда на верх. Этот ящик, что у Андрея, туда тоже сейчас на верх, раскрыть и тотчас же шампанское подавать… А главное – девок, девок, и Марью чтобы непременно…

Он повернулся к телеге и вытащил из-под сиденья свой ящик с пистолетами.

– Расчет, Андрей, принимай! Вот тебе пятнадцать рублей за тройку, а вот пятьдесят на водку… за готовность, за любовь твою… Помни барина Карамазова!

– Боюсь я, барин… – заколебался Андрей, – пять рублей на чай пожалуйте, а больше не приму. Трифон Борисыч свидетелем. Уж простите глупое слово мое…

– Чего боишься, – обмерил его взглядом Митя, – ну и чорт с тобой коли так! – крикнул он, бросая ему пять рублей. – Теперь, Трифон Борисыч, проводи меня тихо и дай мне на них на всех перво-на-перво глазком глянуть, так чтоб они меня не заметили. Где они там, в голубой комнате?

Трифон Борисыч опасливо поглядел на Митю, но тотчас же послушно исполнил требуемое: осторожно провел его в сени, сам вошел в большую первую комнату, соседнюю с той, в которой сидели гости, и вынес из нее свечу. Затем потихоньку ввел Митю и поставил его в углу, в темноте, откуда бы он мог свободно разглядеть собеседников ими невидимый. Но Митя недолго глядел, да и не мог разглядывать: он увидел ее и сердце его застучало, в глазах помутилось. Она сидела за столом сбоку, в креслах, а рядом с нею, на диване, хорошенький собою и еще очень молодой Калганов; она держала его за руку и, кажется, смеялась, а тот, не глядя на нее, что-то громко говорил, как будто с досадой, сидевшему чрез стол напротив Грушеньки Максимову. Максимов же чему-то очень смеялся. На диване сидел он, а подле дивана, на стуле, у стены, какой-то другой незнакомец. Тот, который сидел на диване развалясь, курил трубку, и у Мити лишь промелькнуло, что это какой-то толстоватый и широколицый человечек, ростом должно быть невысокий и как будто на что-то сердитый. Товарищ же его, другой незнакомец, показался Мите что-то уж чрезвычайно высокого роста; но более он ничего не мог разглядеть. Дух у него захватило. И минуты он не смог выстоять, поставил ящик на комод и прямо, холодея и замирая, направился в голубую комнату к собеседникам.

– Ай! – взвизгнула в испуге Грушенька, заметив его первая.

Митя скорыми и длинными своими шагами подступил вплоть к столу.

– Господа, – начал он громко, почти крича, но заикаясь на каждом слове, – я… я ничего! Не бойтесь, – воскликнул он, – я ведь ничего, ничего, – повернулся он вдруг к Грушеньке, которая отклонилась на кресле в сторону Калганова и крепко уцепилась за его руку. – Я… Я тоже еду. Я до утра. Господа, проезжему путешественнику… можно с вами до утра? Только до утра, в последний раз, в этой самой комнате?

Это уже он докончил, обращаясь к толстенькому человечку, сидевшему на диване с трубкой. Тот важно отнял от губ своих трубку и строго произнес:

– Пане, мы здесь приватно. Имеются иные покои.

– Да это вы, Дмитрий Федорович, да чего это вы? – отозвался вдруг Калганов, – да садитесь с нами, здравствуйте!

– Здравствуйте, дорогой человек… и бесценный! Я всегда уважал вас… – радостно и стремительно отозвался Митя, тотчас же протянув ему через стол свою руку.

– Ай, как вы крепко пожали! Совсем сломали пальцы, – засмеялся Калганов.

– Вот он так всегда жмет, всегда так! – весело отозвалась, еще робко улыбаясь, Грушенька, кажется вдруг убедившаяся по виду Мити, что тот не будет буянить, с ужасным любопытством и все еще с беспокойством в него вглядываясь. Было что-то в нем чрезвычайно ее поразившее, да и вовсе не ожидала она от него, что в такую минуту он так войдет и так заговорит.

– Здравствуйте-с, – сладко отозвался слева и помещик Максимов. Митя бросился и к нему.