Джон Фанте - Подожди до весны, Бандини

– Здрасьте вам, миссис Хильдегард! Вы еще тут? Наблюдаете за работой, а? Глаз на Свево Бандини положили, правда? Так вот, вы смотрите на лучшего каменщика в Колорадо, леди.

Работа продвигалась быстрее, чем он себе представлял. Он продолжал, пока не стемнело настолько, что он перестал четко видеть. К завтрашнему полудню должен закончить. Он собрал инструменты, отмыл мастерок и приготовился уходить. И только теперь, в этот поздний час, стоя в сумеречном свете уличного фонаря, он сообразил, что не зажег обогреватель. Руки его просто вопили от холода. Установив обогреватель в очаге, он включил его и подрегулировал пламя до тусклого свечения. Оставить его тут – безопасно: он может гореть всю ночь, и свежий раствор не перемерзнет.

Он не пошел домой к жене и детям. Снова остался с Рокко в ту ночь. С Рокко, Мария; не с женщиной, а с Рокко Сакконе, мужчиной. И спал он хорошо; не падал ни в какие черные бездонные пропасти, никакие зеленоглазые змеи не ползали по его снам.

Мария могла бы спросить, почему ж он не пришел домой. А вот это уже – его дело. Dio rospo! Неужели нужно все объяснять?

На следующий день в четыре он уже стоял перед Вдовой со счетом за работу. Он выписал его на бланке отеля «Скалистая Гора». С грамотностью у него было не очень хорошо, и он это знал. Он написал просто: «Работа – 40.00 долларов». И подпись. Половина этой суммы уйдет за материал. Он заработал двадцать долларов. Вдова даже не взглянула на счет. Она сняла свои очки для чтения и попросила чувствовать себя как дома. Он поблагодарил ее за обогреватель. Он был рад поработать у нее в доме. Суставы его не так замерзли, как раньше. Ноги овладели блестящим полом. Он уже предчувствовал мягкий диван, еще не сев на него. Вдова с улыбкой отмахнулась от благодарностей.

– Этот дом был как ледник, Свево.

Свево. Вдова назвала его по имени. Он неприкрыто рассмеялся. Не хотел смеяться, но восторг от того, что ее рот выговаривает его имя, все-таки вырвался. Огонь в камине горел жарко. Его мокрые башмаки стояли так близко к нему. Горько пахнувший пар поднимался от них. Вдова что-то делала у него за спиной; он не смел оглянуться. Он снова потерял голос. Вот эта сосулька во рту – это его язык: двигаться не хочет ни в какую. Это биение у него в висках, такое горячее, что кажется, будто все волосы в огне, – это колотится его мозг: слов ему не дает. Симпатичная Вдова с двумя сотнями тысяч долларов в банке назвала его по имени. Сосновые поленья в очаге, шипя, плевались смолой. Он сидел, уставившись в пламя, а лицо расплывалось в улыбке; он потирал большие руки, и кости его потрескивали от радости. Он не шевелился, зачарованный беспокойством и восторгом, мучимый утратой дара речи. Наконец опять сумел заговорить.

– Хороший огонь, – сказал он. – Хороший.

Ответа нет. Он глянул через плечо. В комнате ее не было, но из вестибюля доносились шаги, и он повернулся и снова устремил блестящие взволнованные глаза в огонь. Она вошла с подносом, на котором стояли два бокала и бутылка. Поставила на каминную полку и разлила. Он заметил, как на ее пальцах сверкнули бриллианты. Увидел ее основательные бедра, плавные обводы фигуры, изгиб ее женственной спины, пухлую грацию руки, когда Вдова наливала ликер из побулькивавшей бутылки.

– Пожалуйста, Свево. Вы не возражаете, если я вас так называть буду?

Он принял от нее коричневато-красный ликер и уставился на него, не очень хорошо понимая, что это, что это за напиток цвета его глаз, что за напиток, которым богатые женщины смягчают себе горло. Потом сообразил, что она говорила с ним о его имени. Кровь у него дико вскипела, набухая на горячей, разрумянившейся границе лица.

– Мне все равно, миссис Хильдегард, как вы меня назовете.

Это его рассмешило, и он был счастлив, что наконец смог сказать что-то смешное по-американски, хотя и не собирался. Ликер оказался малагой – сладким, жарким, крепким испанским вином. Сначала он отхлебывал из бокала осторожно, а потом хватанул все залпом с решительным крестьянским апломбом. В желудке стало сладко и горячо. Он причмокнул и провел большим мускулом руки себе по губам.

– Ей-богу, хорошо!

Вдова налила ему еще бокал. Он условно запротестовал, а глаза чуть не выскакивали от восторга, когда вино, смеясь, лилось в его протянутый бокал.

– У меня для вас есть сюрприз, Свево.

Она отошла к столу и вернулась с пакетом, завернутым в рождественскую бумагу. Улыбка ее натянулась, когда она попыталась разорвать шнурок пальцами в драгоценностях, а он наблюдал, задыхаясь от наслаждения. Наконец шнурок подался, и бумага внутри встопорщилась, будто в ней зашевелились маленькие зверьки. Вдова подарила ему пару ботинок. Она протянула их ему, по башмаку в каждой руке, и увидела: огонь заиграл в его бурлящих глазах. Этого он перенести не мог. Рот его искривился от недоверчивой пытки: откуда она знает, что ему нужны башмаки? Он замычал, отказываясь, он раскачивался на диване, он запускал корявые пальцы в волосы, он пыхтел, натужно улыбаясь, а затем глаза его исчезли в лужицах слез. Снова рука его потянулась наверх, провела по лицу и выдавила из глаз влагу. Он нашарил карман, извлек хрустящий красный платок в горошек и быстрой хрюкающей очередью прочистил ноздри.

– Вы ведете себя очень глупо, Свево, – улыбнулась она. – Я-то думала, вы обрадуетесь.

– Нет, – вымолвил он. – Нет, миссис Хильдегард. Я сам себе башмаки покупаю. – Он положил руку на сердце. – Вы даете мне работу, и я покупаю себе сам.

Она отмахнулась от этих слов, как от абсурдного сантимента. Бокал вина предложил ему отвлечься. Свево осушил его, встал, наполнил и осушил снова. Она подошла и положила руку ему на плечо. Он заглянул ей в лицо, в ее сочувственную улыбку, и опять слезы потоком поднялись и прихлынули к щекам. Его терзала жалость к самому себе. Такое смущение! Он снова сел, уперев подбородок в сжатые кулаки, закрыв глаза. И надо ж такому случиться со Свево Бандини!

Но, даже плача, он наклонился развязать свои старые промокшие башмаки. Правый слез с чавкающим звуком, обнажив серый носок с дырками на пальцах – большой высовывался, красный и голый. Зачем-то он им пошевелил. Вдова рассмеялась. Ее веселость пролилась бальзамом на рану. Унижение его испарилось. Рьяно взялся он за снятие второго башмака. Вдова потягивала из бокала вино и наблюдала.

Ботинки – из кенгурячьей кожи, объяснила она ему, дорогие. Он натянул их, ощутил их холодную мягкость. Отче наш на небеси, что за ботинки! Он их зашнуровал и встал на ноги. Он мог бы и босиком наступить в мохнатый ковер, такими мягкими они были, такими дружелюбными у него на ногах. Он прошелся по комнате, пробуя.

– В самый раз, – произнес он. – Довольно неплохо, миссис Хильдегард!